Диана Машкова - Дочки-матери
Гордый новым именем, который дала ему Инна, Конунг относился к забавной девчушке, сочинявшей баллады, похожие на те, что он пел, как покровитель. Защищал от посягательств подвыпивших друзей. Не позволял пить наравне со всеми. Всегда сажал рядом с собой и подкладывал в тарелку лучшие куски. А с другой стороны – по правую руку – неизменно сидела Маша, которая не выказывала и тени недовольства из-за присутствия Инны: с родительской нежностью, копируя Павла, смотрела на тайную соперницу. Чего ей было бояться? Все настолько понятно и четко определено, что за Инной в их компании даже закрепилось обидное прозвище «доченька». В те дни, когда Конунг не напивался до бесчувственного состояния, вынуждая остаться с ним «в гостях» до утра, они вместе провожали Инну с Любой домой.
И, несмотря на такую заботу, Любке страшно не нравился Павел, и больше того – идиотская ситуация, в которую попала подруга. Она умоляла Инну забыть этого длинноволосого великана, знакомила ее с приятелями своего ненаглядного Олежки. Только напрасно – для Маковецкой на всем белом свете существовал лишь один мужчина.
Осознав тщетность попыток, Люба пригрозила Инне, что перестанет дружить с ней. Но та только пожала плечами. Жалостливая подруга ограничилась промежуточной мерой – перестала таскаться за Инной на дурацкие консерваторские тусовки.
Тем временем отчаяние Инны росло с каждым днем. Она давно и тщательно все обдумала – только поджидала, когда наступит подходящий момент. Принадлежать она могла только одному мужчине – Конунгу. Жизнь без него не имела смысла, мысленно она проросла в любимого человека, стала его частью. Но Павел не осмеливался даже приблизиться к той, что в воображении видела его своим мужем.
И тогда Инна решила, что сделает все сама: прибегнет к древнему ритуалу. В давние времена, боясь навлечь на себя гнев духов, мужчины часто отдавали «право первой ночи» каменному или деревянному ножу. Были и другие способы соблюсти традицию – откопав в библиотеке книги Пьера Гордона, Инна тщательно изучила все ритуалы, – но большинство из них оказались настолько же дикими, насколько и невероятными. А ей нужно было лишь одно: накрепко и навсегда привязать к себе Конунга.
– Ой, – пискнула Машка, случайно сев на рюкзак Инны, валявшийся в траве, – что там у тебя?
– Ничего, – буркнула она, но было поздно. Любопытная черная мышь уже ощупывала края длинного предмета сквозь ткань.
– Можно посмотреть? – глаза ее загорелись.
Тем летом вся их компания сходила с ума по средневековым реконструкциям, и каждый что-то пилил, выстругивал и вытачивал. Инна обреченно кивнула. Машка развязала тесемки на рюкзаке, извлекла искусно вырезанный деревянный нож. Рукоятка его была украшена резьбой и покрыта лаком, а толстое лезвие, затупленное на конце, оставалось гладким и чистым.
– Класс, – прошептала девушка, – ты сама?
– Да, – снова кивнула Инна и едва удержалась от того, чтобы выхватить ритуальное оружие из рук соперницы.
– Красивый, – похвалила Маша и, к облегчению Инны, сама тут же убрала его на место.
И только через год, когда в права вступило второе лето знакомства, Инне наконец повезло – Машку положили в больницу.
Конунг ходил сам не свой и уже не со второй на третью, а каждую вечеринку напивался до беспамятства. В ту ночь он, как обычно, свалился в середине очередного дня рождения – лег в дальней комнате Инкиной дачи и уснул. А она, улучив момент, оставила гостей одних и пробралась к нему.
Павел лежал, раскинувшись на узкой кровати, могучий и бесчувственный. Подстрекаемая светом луны, она раздела его, разделась сама. Потом решила, что гораздо лучше им будет в постели, – осторожно вытянула из-под Конунга покрывало, кое-как втиснулась рядом со своим великаном и накрыла одеялом обоих.
Она не хотела навлекать на него гнев духов и все предусмотрела заранее. Порылась в брошенном на пол рюкзаке, нащупала деревянный нож и, крепко обняв Павла за шею, чтобы не было страшно, справилась с обрядом сама.
Почти не было боли. Всю ее – от макушки до пят – охватило чувство великой и жертвенной любви…
– Иннушка! – Она вздрогнула и очнулась. Прямо перед ней в высокой траве стоял Конунг, загораживая макушкой солнце. – Хочешь на море?
– С тобой? – встрепенулась она.
– Да.
– Пойдем. Только купальник надену.
Солнце уже садилось, и море стало похожим на радугу: синий, зеленый, оранжевый, красный – все соединилось в единый яркий крик. Берег был устлан крупной галькой, на которой тут и там, на цветных полотенцах, распластались припозднившиеся туристы. Инна шла и шла вслед за Конунгом вдоль моря – он вел ее в какое-то «особое» место. Прошлепав последние триста метров по мелкой воде, они попали на укромный крохотный пляж между скал.
Море было теплым и сильным – Инне показалось, что она, несмотря на усилия, никуда не плывет, зато сами волны несут ее в бесконечную даль. Устав сопротивляться им, она легла на спину и стала любоваться потемневшим небом и черным контуром громадной горы, притаившейся в полумраке. Ей хотелось мысленно запечатлеть эту картину, чтобы потом видеть ее, просто закрыв глаза. И она тренировалась: смотрела, запоминала, а потом прикрывала веки и мысленно разглядывала полюбившийся пейзаж. Очертания Кошки в темноте казались ей еще более таинственными и хищными.
Потом они долго сидели на берегу. Вспоминали концерты, болтали о будущем. Через год, после консерватории, Павел должен был ехать в Болгарию – приглашали работать в средневековый театр.
Сказав о приглашении, он резко замолчал: вспомнил о ребенке. И те же слова, как в роковое утро, когда он сумасшедшими глазами смотрел на Инну, лежавшую в его постели на окровавленных простынях, вырвались из его уст.
– Какое же я чудовище! – проклинал он себя. – Иннушка, прости! Что же я натворил?!
– Не надо, – попросила она его тихо и прижалась лбом к широкому и горячему плечу. Он обнял ее.
– Бедняжка, – начал нежно укачивать, – сломал тебе жизнь…
– Нет, – уверенно возразила она и, помедлив, добавила: – Ты моя жизнь!
Восхищенный ее преданностью и бесстрашием перед судьбой, он взял в ладони детское лицо и поцеловал. Его огромные руки заскользили по хрупким плечам, нервно стиснули острые локотки.
– Что я творю?! – прошептал он дрожащими губами.
– Теперь уже все равно, – четко произнесла Инна и прикоснулась губами к его губам, – я люблю тебя!
Он осторожно опустил ее на песок и накрыл собой.
Впервые почувствовав его внутри, Инна едва слышно застонала и подалась навстречу. Под закрытыми глазами метались радужные огни, губы дрожали от счастья. Он забился над ней, глубже вдавливая в песок. В этот момент Инне показалось, что она слышит размеренный плеск – словно кто-то идет по воде. Но она уже не могла его остановить – Конунг стал ураганом, сметавшим все на своем пути. Инна услышала тонкий вскрик, закричала сама, и весь мир закружился в блаженном вихре.
