Мой друг (СИ) - Лоран Оливия
Артём: «И это всё? Ми, ну ты даешь! А я уже думал девчонки драться будут;)»
Усмехаюсь этому предположению. Сомневаюсь, что Янка способна на подобное. Ну а я… И я, конечно же, тоже. Глупости всё это!
Милана: «Смешно тебе… А я себя тогда повела как ревнивая дура!»
Артём: «Ревнивая, но точно не дура;) Давай, я с ней поговорю»
О, Боже мой! Только не это!
Милана: «Нет! Ты что, даже не смей! Забудь вообще!»
Артём: «Ладно-ладно. Так ты поэтому такая расстроенная?»
Милана: «Не только… Скучаю(»
И на этот раз, когда он звонит, я беру трубку. А как слышу его хриплое, пробирающее до дрожжи «Ми», все тревоги растворяются, словно их и не было вовсе. Сегодняшняя стычка с Яной, мои обиды на молчание Тёмы, глупая ревность — всё в миг кажется неважным, не стоящим и капли моего внимания, что я обо всем забываю.
Смеюсь над его забавными шутками, смущаюсь от ласковых слов и комплиментов, судорожно вздыхаю и загораюсь от недвусмысленных намеков. С трепетным замиранием сердца слушаю его негромкий, вкрадчивый и такой родной голос. С недавних пор это стало особенностью наших телефонных разговоров — говорить полушепотом, тихо, но так проникновенно, словно в этот момент общаются наши души.
Время летит так быстро, что я не замечаю, как засыпаю, так и не попрощавшись с ним и не прерывая звонок. Уже утром осознаю это, когда просыпаюсь с телефоном под боком.
Непроизвольно улыбаюсь, прокручивая в памяти наш разговор. А когда читаю ночное смс от Тёмы с одним единственным в нем слове «Донельзя», так и вовсе забываю как дышать. Сердце отзывчиво бьется в ответных признаниях, и я не могу дождаться, когда он вернется и я смогу озвучить их вслух.
Глава 20
Спойлер:
Не буду скрывать, я был напуган. Да что там, меня охватила настоящая паника! Жить хотелось, пиздец, как. Но больнее всего било осознание того, что могу потерять Ми, оставить ее одну…
Артём
Лет до семи-восьми я был тем еще брехуном. Стоило где-то малец накосячить, сразу же находил кучу, как мне тогда казалось, правдоподобных отмазок, а в крайнем случае даже не гнушался всё свалить на старшую сестру. Если я чего-то хотел — редко говорил об этом прямо или тупо клянчил с щенячьими глазами в пол лица. Обычно выдумывал грандиозный план, сочинял какую-нибудь душещипательную историю, сдабривал ее сомнительными аргументами и со спокойной душой преподносил всё это родне.
Но после знакомства с Макеевой Миланой, а заприметил я ее еще в первом классе, мои установки пошатнулись.
Меня поразили ее прямолинейность и абсолютная честность в любых, казалось бы, даже абсурдных ситуациях. Помимо этого, конечно же, много чего еще я в ней отметил для себя как что-то инопланетное. Например то, что девчонки могут так вкусно пахнуть. Перечислять можно долго, но сейчас не об этом.
Помню один случай в первом классе, как кто-то из пацанов изобразил на доске не особо точный портрет нашей классухи, дав волю своему изощренному воображению. Не все из ребят оценили это искусство по достоинству, но когда в дверях появилась возмущенная училка и после вразумительной лекции устроила нам допрос — все довольно быстро прикинули что к чему и негласно объединились в своем решении прикрыть нерадивого художника. Кто-то молчал, кто-то отбрехивался, что ничего не видел, но как только дошла очередь до Макеевой — все поднапряглись.
По одному выражению ее лица было понятно — дело дрянь. Милана лишь несколько секунд пребывала в каком-то растерянном состоянии, а затем вывалила всю правду как на духу.
Не знаю, думала ли она в тот момент о последствиях, которые ее по итогу очень быстро настигли. После показательного разноса практически каждый счел своим долгом бросить в ее сторону презрительное «крыса», и я мог бы быть в их числе. Но по неясной мне тогда причине встал на ее защиту, пресекая нападки обозленной стайки сверстников.
В таком возрасте довольно быстро всё забывается, и спустя неделю никто уже и не помнил о произошедшем инциденте. Потребность всюду следовать за ней, отпугивая досаждающих одноклассников отпала практически сразу, но за тот короткий период мы как-то быстро нашли общий язык, и наше общение продолжилось.
Мне нравилось, что моя подруга всегда была предельно откровенна. Казалось, я знаю каждую ее мысль, каждый секрет, которые она с легкостью выпаливала мне наедине без посторонних глаз. Она не боялась выглядеть глупой в моих глазах, делившись даже самыми бредовыми и нелепыми идеями.
И я сам стал меняться.
Классе в пятом я впервые привел ее в гости к себе домой под предлогом похвастать своей новенькой писишкой четыре про. С тех пор наши зарубы в приставку по выходным стали какой-то традицией что ли.
Помню, как психовал в тот день, когда мать начала отпевать Милке дифирамбы по поводу того, как на меня влияет наша дружба, и каким я стал совестливым, честным и тому подобное, не забыв при этом выболтать парочку историй из моего детства. Я дико стыдился и даже злился, но не мог не заметить, как сияла моя подруга в тот момент.
Мне нравилось радовать ее.
Сам не понял, как стал транслировать истину без прикрас и шелухи. Откровенничал с ней, не парясь о том, что подумает, как воспримет, не осудит ли. Подростковую хрень, что не для девчачьих ушей, конечно же, опускал. Но если она что-то спрашивала — я говорил правду.
В какой-то момент оголился перед ней тотально, обнажил свою душу настолько, что она смогла пробраться глубже и окончательно обосноваться там.
С тех пор одно из главных качеств, что я ценю в людях — это честность. Моя Милка именно такая. Искренняя, чистосердечная и открытая. Я для нее стал таким же.
И так было всегда. Вплоть до девятого класса…
До того дня как понял, что вижу в ней не только подругу, хочу целовать не только щеки, прикасаться не только к ладошкам.
И до того дня как узнал, что у меня порок сердца.
Не буду скрывать, я был напуган. Да что там, меня охватила настоящая паника! Жить хотелось, пиздец, как. Но больнее всего било осознание того, что могу потерять Ми, оставить ее одну.
Не хотел мириться с тем, что если всё сложится не в мою пользу — я не узнаю какого это, когда она моя целиком и полностью, во всех, мать его, смыслах. Когда смотрит на меня другими глазами и любит не как друга и близкого человека.
Моя Ми тоже изменилась. В один прекрасный день я наконец увидел тот самый взгляд в ее глазах, и она стала прятать свои эмоции, скрывать свое влечение ко мне. Но это другое. Меня не задевало, что не проявляет своих чувств открыто. Так даже проще было держать себя в руках.
Больше убивало другое. То, что я медленно превращался в прежнего малолетнего брехуна, который с каждым днем врет всё больше.
Она не спрашивала — я не говорил. Так я себя утешал, но ведь дальше становилось только хуже.
Сначала я не сказал ей о диагнозе, затем о том, что прохожу обследования и начал глотать таблетки, потом, что узнал о необходимости хирургического вмешательства.
А когда не так давно хлопнул крышкой своего ноута у нее прям перед носом… Это же надо было так лохануться и оставить незакрытую почту с результатами последних анализов! Может подумала, что там открытые вкладки какой-нибудь порнухи, пусть так. Блядь… Хоть бы так!
И вот теперь я вру, что мы мотаемся по делам отца, когда на деле находимся в Германии, и я прохожу плановое обследование перед тем, как вернусь сюда уже через пару месяцев на операцию по замене сердечного клапана.
И эта новость стала для меня, охренеть, каким счастьем!
Потому как по результатам первых анализов прогноз был неутешительный. В словах кардиолога то и дело всплывали фразы «значительно выраженные проявления патологии», «необратимые изменения», «трансплантация сердца».
Я даже не сразу понял, что речь идет о возможной необходимости пересадки донорского органа. Пока шерстил информацию о рисках, продолжительности жизни, смертности и прочих вытекающих, успел пережить все муки ада. Меня расхреначила жестокая реальность.
