Ариадна Борисова - Когда вырастают дети
Ох, спасибо Лехе! Не растерялся, перевел стрелки на себя. Верный друг. Настоящий мужчина… Как ни опешила Женя от Юлиного коварства, она заметила, как вспыхнули Надины щеки и глаза зажглись голубыми лампочками в Лехину сторону. «Красавчега» на вечере явно ждал бенефис.
Миша, должно быть, беседует с Ириной Захаровной о постановке. «Старая няня» осталась наедине со своими провокациями. Какие, впрочем, ее годы. Юлю, как всех девиц возраста шабли и шато дикем, ждет поле непаханое увлекательнейшего изучения мужчин и дальнейшей их классификации.
Между домами на главной городской площади мелькал светящийся конус праздничной ели. Погода стояла самая благодатная, какую только мог заказать напоследок усталый декабрь: падал легкий снег. Хорошо гулять под ним… и целоваться. Не сговариваясь, Женя с Санькой побежали к Новогоднему парку и поцеловались у первой же елки. Медленно-медленно, как на сцене. Куда спешить? Поцелуй не мороженое, не растает за пять минут. Впереди целая жизнь.
Любовь текла из мягких губ Саньки в губы Жени. Пульс странно стучал в висках, во всем теле, даже непонятно в чьем – его или ее. Летящий снежок приглушал стук, но чуткий маленький парк, несомненно, слышал и плел невидимые веточки поверх голов. Вилось, вплеталось клеточка в клеточку тихое счастье.
Санька снял шапку, ему стало жарко. Женя растрепала его волосы:
– Здорово ты придумал, Сань.
– Что?
– Даргомыжского и Машу.
– Вдвоем же придумали.
– Папа вчера помог маме со стиркой и посуду сам убрал.
– Мои тоже шелковые, – усмехнулся Санька. – Мамик ждет отцовскую дочь Машу. Боюсь, как бы кроватку не купила.
– Давай поступать вместе поедем? Правда, я пока не знаю, какой институт выбрать.
– Я, Женя, в армию решил идти, – вздохнул он. – То есть мы так решили с Мишкой и Лехой. А потом мы с тобой будем вместе. Если ты меня дождешься… Дождешься?
– Да.
– Станешь письма писать?
– По Интернету или обычные?
– Лучше обычные. Они будут пахнуть тобой.
– Я чем-то пахну? – удивилась Женя.
– Вишневыми косточками. Безумно вкусно.
– А ты – кефиром, – засмеялась она, ткнувшись ему в грудь. – Нет, ряженкой… Я люблю кисломолочные флюиды. У меня обоняние сильное, а институтов, где учат на дегустаторов, кажется, нет. Ты после армии куда хочешь поступать?
– В художественный, на искусствоведа.
Жене послышался скрип. Какие-то люди шли по тропе. Или опыт, сын ошибок трудных, бродил поблизости, прикидывая, что бы еще такое замутить для потехи и назидания…
Двое шагали из хлебного магазина, и за ними двое. Отступить бы в тень, но под елкой негостеприимно насупился сугроб. Пришлось чуть отодвинуться от тропинки. Женя спрятала голову у Саньки на плече… и поняла, что промахнулась с сыном ошибок. Это был случай, бог изобретатель.
– Женя! – изумленно воскликнул кто-то маминым голосом.
Второй раз за день влюбленные отпрыгнули друг от друга. Сегодняшний опыт ничему их не научил.
– Сашхен? – закричала Елизавета Геннадьевна. – Маша? Вы целовались?!
– Женя, ты целуешься с этим аферистом… без бороды?! – закричал папа.
– Вам нельзя, Сашхен! Вы же братья! То есть сестры! – ужаснулась, путаясь, Елизавета Геннадьевна.
– Действительно, как же так, – растерялся Леонид Григорьевич, и все замолкли: обескураженные «братья-сестры» и нечаянные ревизоры-родители, потрясенные внезапно обнаруженным моральным падением детей.
Немая сцена. В индийском кино после нее, в отличие от известной гоголевской, все обнимаются – особенность жанра.
– Я вспомнила, где видела вас, Александр Леонидович, – нарушила снежную тишину мама.
– Где, Аня? – насторожился папа. – Где видела?
– В школе, – улыбнулась мама.
– Он приходил к тебе в школу?! – папа, взрыкнув, закинул голову. Шапка не удержалась на его могучей гриве, упала и провалилась в сугроб.
Елизавета Геннадьевна попятилась от мамы с папой:
– Дождался, Дмитриевский? Ее мамаша с отчимом прикатили из Караганды прописываться у нас! Бабку уже схоронили!
– Извините, пожалуйста, я вас раньше не знал, – с вежливым возмущением сказал маме Леонид Григорьевич.
– Ну и что? – ответила мама. – И я вас не знала.
– Кто это, Аня, кто это? – недоумевал папа, дико озираясь. – Кого схоронили?
Леонид Григорьевич достал шапку из сугроба и, отряхнув, напялил на папину дымящуюся голову.
– Анна, зачем вы, извините, солгали вашей дочери, что я – ее отец?
– Вы – отец моей дочери? – уставилась на Леонида Григорьевича мама. – Ничего не понимаю.
– Аня!!! – завопил папа. – Ты мне и с ним изменяла?! – и он бы бросился на отца Саньки с кулаками, если бы Елизавета Григорьевна не заслонила мужа собой.
– Мой Дмитриевский зажигал с ней еще до вас! Подумаешь, залетела ваша лахудра от него разок!
– Я – лахудра? – удивилась мама.
Елизавета Григорьевна уперла руки в боки и зашипела на нее:
– Бесстыжие твои глаза! Кинула дочку, собственную мать довела до могилы! Ну, погоди, Малахов с тобой разберется!
– Нет, это просто кошмар!
– Еще и Малахов какой-то был! – схватился за голову папа, и шапка опять свалилась.
– Малахов из «Пусть говорят», – уточнила Елизавета Геннадьевна и, размахнувшись широким жестом, показала маме кукиш. – Во ты получишь мою квартиру!
– Хулиганы! – взвизгнул папа и снова полез драться к Леониду Григорьевичу.
Наступила пора раскрывать секреты всей театральной деятельности. Елизавета Григорьевна громко охала в самых душераздирающих местах рассказа. Когда наконец ситуация прояснилась, Леонид Григорьевич вытащил из сугроба шапку папы, опять нахлобучил на его голову и сказал:
– Уф-ф.
– Ф-фу, – выдохнул папа.
Мама тихо засмеялась. Елизавета Геннадьевна шумно вдохнула воздух вместе с возгласом глубокого разочарования.
– А я-то, я… Чуть кроватку не купила! Жаль, Ленечки не будет…
– Не грусти, мамик, – весело сказал Санька и взял Женю за руку. – Будет Ленечка! Будут и Лизочка с Анечкой, и Женечка! Вот в армию схожу, и женюсь.
– На ком?! – схватился за сердце папа.
– Новый год можно встретить в узком семейном кругу, – обрадовался Леонид Григорьевич. – Без других гостей…
– Кошмар! – закричали в унисон Женя с Санькой.
…Снег слетал с неба нежный, кристально чистый, чудесный. Старый двор, подремывая, думал: завтра Новый год. Еще один год. На моей земле мир. Слава богу.
Сон второй, сказочный. Рог Тритона
В когда-то большой, а затем измельчавшей деревне, исчерпанной многими смычками с городом, обитал пожилой люд да выбракованный тем самым городом отсев последних поколений. Вечерами активная жизнь вскипала возле магазина. Вдоль улиц в тени старых берез вне сезонов дымили деды, умудренные радиотелевизионными политинформациями. Бабушкин ветхий дом, в последний раз подбеленный снаружи в олимпийском году, стоял третьим в строю таких же старых домов. Пулеметная трасса в орлиный размах косо прошивала рисунок рубцов и трещин на фасаде. По этим кардиограммам, думал Принц много позже, можно было составить анамнез недужного столетия, начиная с Гражданской войны…
