Иль Догхр. Проклятие Эмира (СИ) - Ульяна Соболева
— Ты что говоришь…девочка? Ты что такое говоришь?
Аят мечется по подушке, вся в бинтах, вся в трубках. Она не открывает глаз, она плачет и ей больно говорить, то что она говорит. Я вижу, как больно. Я хорошо знаю свою дочь. Она сломлена, перепугана и ей очень плохо. Аят смелая, Аят сильнее Асии, но сейчас она слабая тень себя самой.
— Ее помню. Голос ее. Запах. Она с нами шла…а толкал…она говорила ему, чтоб толкал. Асия кричала, он закрывал ей рот и топил ее. Он держал ее под водой…Он…
Хрипло кричит. Крутится, бьется на постели. Врачи бросаются к ней, кто-то колет успокоительное в ручку тонкую и прозрачную, уже исколотую и покрытую синяками.
— Кому?
— Ему!
— Кому, детка? Кому говорила?
— Заиру…она называла его Заир!
Я больше не мог говорить. Я не мог думать, не мог чувствовать. Я пятился и пятился назад. Потом вышел из комнаты. Тяжело дыша, стал возле окна. Я не верил. Весь мир начинал превращаться в густое черное пятно, словно свет внезапно померк, и я никогда не испытаю, что значит счастье, я снова погружаюсь в смерть. Как будто много лет назад, как будто только что меня жгли раскаленным железом и тушили о мою кожу окурки, как будто только что меня снова кастрировали и я вижу, как твари режут мне мошонку, а потом жгут…и мне воняет собственной горелой плотью. Боль сводит с ума. Она такая же сильная, она вдирается мне в голову, она рвет мои вены, она раздирает в ошметки мои нервы. Я готов заорать, только мне кажется я потерял голос.
Мы отыскали дом Заира. Я и мои люди. Мы стояли в комнате и смотрели на мертвеца, который висел под потолком и раскачивался от горячего ветра. Вокруг него кружили мухи. Он мертв уже несколько часов. Скорей всего повесился ночью. В доме еще не воняет мертвечиной, но воздух насыщенный, затхлый и эти мухи…они сводят с ума своим жужжанием.
В ярости ударил обеими руками по стене и заорал, завопил от злости. Сука! Теперь все! Теперь не допрошу! Не узнаю! Вся надежда была на то, что он заговорит, на то, что я заставлю тварь рассказать, заставлю харкать кровью, вытащу из него кишки на живую. Но он уже мертв. Самой легкой смертью. Ублюдок!
— Она не могла! Не могла! — шепчу сам себе, отрицательно качая головой, не веря, не желая верить. Самида не могла быть права, а я не мог так ошибаться. Это какой-то кошмар. Я открою глаза и приду в себя.
Самир стоял рядом со мной и смотрел на труп. На серое лицо, на перекошенный рот. Убийца моей дочери мертв, и я не смог его наказать, я даже не знал, что он был настолько близко…два убийцы. Моя женщина тоже причастна.
— Тебе очень хочется, чтоб не смогла. Я понимаю…я бы на твоем месте тоже хотел, чтобы та, кого я люблю не испачкала руки в крови моего ребенка…
— Замолчи! Просто замолчи!
Нежная, хрупкая Вика не могла такое сделать. Не могла убить моих дочерей…и этот Заир. Чертов сукин сын. Сдох. Мать его.
— Смотри…он оставил записку.
Самир достал из-за пазухи мертвеца сложенную вчетверо бумагу, немного смятую, испачканную вытекавшей изо рта слюной смешанной с кровью. Он протянул листок мне и я дрожащими руками раскрыл его.
— Прочти ты…У меня, блядь, в глазах рябит!
— Она заставила меня. Из-за нее убил. Любил ее… и она говорила, что любит…Тварь, Сатана, Аллаена!
— Дай сюда! Я сам!
«Она заставила меня. Из-за нее убил. Любил ее… и она говорила, что любит…Тварь, Сатана, Аллаена!»
Нет! НЕЕЕТ! Она не могла! Она…не способна на такое. Кто-нибудь остановите этот адский шум в моей голове, этот дьявольский набат.
Самир вдруг подошел к трупу и разжал его кулак, доставая что-то оттуда. Потом посмотрел на меня и протянул ладонь. Затошнило и горло словно стало сухим и горящим. Я резко вздохнул, а выдохнуть уже не мог. На ладони Самира кусок ожерелья Вики. Словно он оторвал его.
Мы шли обратно к дому и оба молчали. Я не мог сказать ни слова, у меня отнялся дар речи. Я онемел. Только постоянно звучали в голове слова Аят.
«Папа…это сделала Аллаена…это она нас топила…папа…это она…»
— Он повесился?
Спросил сам не зная кого, скорее себя, чем Самира.
— Черт его знает пусть шакалы разбираются.
Так мы между собой называли ментов, которые кормились с нашей кормушки и делали все что мы хотим. Включая замятые дела об отрезанных кистях рук и пальцах.
— Или его повесили…
— Зачем?
— Чтоб мы не могли его допросить. Чтоб мы думали на нее…
— Ахмад!
Я повернулся к нему, сжимая кулаки и чувствуя, как мою грудную клетку буквально разворачивает от боли, как ее выкручивает наизнанку.
— Ты не хочешь смотреть правде в глаза. Она могла соблазнить Заира… и заставить убить для нее! А потом он повесился, когда понял, что его подставили!
— НЕ МОГЛА! НЕ МОГЛА!
Заорал я и схватил Самира за шиворот.
— Не могла! Ты ее не знаешь! Она…она муху не обидит, она собак моих жалеет, она…
— Она убила Асию! Не своими руками…но она это сделала!
Могла сделать. Да, могла. Могла, черт бы ее побрал!
И все же не могла. Это моя Вика. Моя. Я ведь думал, что знаю ее, выучил, понял за это время. И ошибся?
— Господин ибн Бей! Господин!
Навстречу бежит, задыхаясь начальник охраны, у него кровоподтек на лице и порезана щека.
— Они сбежали! Только что! Сбежали!
— Кто они?
— Азим и…и эта женщина! Аллаена!
Глава 27
— Она забрала все золото и украшения, что вы ей подарили.
Самир отодвигал ящики и закрывал их обратно. Потом повернулся ко мне. Я его не слышал. Я пребывал в каком-то диком состоянии, от которого у меня все тело стало ледяным. Мне было холодно. Изнутри. Я весь покрылся льдом, и он трескался вместе с плотью, заливая меня кровью с изнанки.
— Можно будет вычислить, когда попытается сдать. А она попытается. Им будут нужны деньги. Пошлю людей в каждый уголок, в каждый гребаный ломбард.
Я кивнул и подошел к комоду, невольно сгреб ее нижнее белье ладонью и поднес к лицу. Вот так пахнет предательство, такой запах носит разочарование и ложь. Я говорил ей, что убью ее, если она мне лжет. Я обещал ей страшную смерть. Ибн Беи никогда не бросают обещаний на ветер.
— Он
