Привет из прошлого - Яна Лари
Поравнявшись с Кирой, таинственно улыбаюсь и достаю спрятанный за спиной подарок. Крохотный флакон детских духов, выполненный в форме розового сердечка. Ради него пришлось целую неделю, вечерами, разгружать кирпичи для директорской дачи, плюс Митиных шестёрок в придачу отметелить, чтоб лапы к чужим заначкам не тянули. Но её восхищённая улыбка того стоит, И взгляд этот... лучистый такой, будто эльфа живого ей притащил.
"Я впервые в жизнь получаю подарок от парня", застенчиво шепчет она.
"А я – впервые дарю...", по-идиотски улыбаюсь я."
С того дня Кира всегда пахла земляникой. Ненавязчиво, совсем слабо. Нюхал её волосы украдкой, как наркоман и кости плавились от кайфа. Именно так эти духи раскрываются только на ней.
Навязчиво колет смутная мысль, что я ошибаюсь, есть кто-то ещё, но кто? Прислушиваюсь к своим ощущениям, стараясь ухватиться за ускользающий образ, только его наглухо перекрывает стойкая горечь полыни. Мистика какая-то.
Прижимаю ближе шмыгающую носом Киру, такой же опустошенный, как и она. Во мне не остаётся и следа от былой ярости, только тихая, грызущая печаль.
– Что ты с собой сделала, мышонок?
– Это только твоя заслуга, Антон... За что ты со мной так...
Голос Киры звучит надломлено, дыхание легко щекочет мне голую грудь – она близко, как никогда раньше, но моё присутствие её ни капли не успокаивает. Пожалуй, это единственное, что осталось неизменным.
– Ты сейчас о чём? – собственный шёпот – не громче выдоха. Я жду и одновременно боюсь ответа, лихорадочно сопоставляя обстоятельства нашего расставания.
Чёрт...
Пусть это будет неправдой.
– Митя. Зачем ты подарил меня ему?
И всё таки правда.
– Я оторву ему яйца... Он тебя... – неуклюже подбираю слова, покрываясь обжигающе ледяным потом. – Он тебе что-то сделал?
– Какая разница?! – Кира отпихивает меня с недюжинной для своей комплекции силой и становится напротив, упреждающе выставив вперёд руки. – Главное, что сделалты, Антон. Где был, когда я днями ждала здесь тебя, звонила. Чем занимался, пока он рвал на мне одежду. Ты хоть на миг задумывался, каково ощущать себя чьей-то вещью?
Кира буровит ненавидящим взглядом моё лицо, и я радуюсь, что оно частично скрыто тенью от стальной конструкции заглавной буквы названия кинотеатра. Потому что меня перекашивает от злости и вряд ли в нём остаётся хоть что-то человеческое.
– Я спросил: он тебя тронул?
– Хочешь услышать подробности? – отводит взгляд в сторону, и я всё бы отдал, чтоб залезть сейчас в её мысли.
– Тронул? – перехватываю её руку, за запястье и, дёрнув девушку на себя, прижимаю к груди. Господи, какая она хрупкая, беззащитная. Теперь я точно уверен, это она. Мой маленький мышонок, которого я, дурак не смог уберечь. – Мне нужно знать. Пожалуйста.
– Не успел.
– Митя...
Имя скрипит на зубах глухой неприязнью. Как я сразу не понял, что этот белобрысый засранец недаром столько времени прятал свои зубы? Выжидал момент, чтоб всадить нож в мою спину. Во всех смыслах слова.
Его так сильно коробило, быть обязанным мне своим положением?
В "Золотко" я попал десятилетним сопляком. Поехавшим от преследующего повсюду запаха горелой плоти матери с сестрой и дрожащим от жестоких побоев запойного отца. В первую же ночь я узнал, что такое настоящая жесть – крепкие тумаки после отбоя от старшаков с наказом не стучать. В довершение "посвящения" меня швырнули в угол. Главный спустил треники и собрался было справить на меня нужду, пометить, так сказать, нового вассала. Уже тогда я понимал – дам себя прогнуть, так и останусь лохом на побегушках. Не знаю откуда, но наскрёб в себе силы и всадил ему в бедро подаренную матерью перьевую ручку. Видать, даже после смерти она продолжала меня оберегать.
Кровищи было море. Тот пацан выжил, но его, к моему большому везенью, упекли в психушку, и освободившееся место главного преспокойно занял Митин старший брат. А когда тому стукнуло 18, бразды "правления" унаследовал сам Митя. Ни он, ни его брат самолично в мои дела никогда не вмешивались, но и остальным ко мне соваться не мешали. Редкие минуты радости сменялись регулярными потасовками за право жить, как хочется. Меня били, и я бил в ответ. Бесконечный круговорот боли продолжался пока я не понял, что их привлекает страх. Вспомнились слова отца, сказанные ещё в пору его вменяемости, до трагедии: "самый опасный соперник – тот, которому нечего терять". Тогда я научился срываться с цепи. Животной бездумностью выгрыз себе репутацию психа, и стычек стало меньше в разы. Меня старались обходить стороной.
Получается, всё то время Митя просто ждал. Хотел самоутвердиться, поставив меня на место, без риска потерять авторитет, смявшись под катком моего безрассудства. А я, дурак, доверил ему самое ценное.
– Мышонок, – глажу её спутавшиеся волосы, а она не издаёт ни звука. О чём думает, уткнувшись в мою грудь тряпичной куклой? "О том, что ты мудак", отвечаю сам себе и не могу её в этом винить. – Кира, я тогда в первый же вечер попал в больницу с переломами рёбер и ножевым. Лезвиё задёло лёгкое.
Теперь-то ясно, зачем улизнувшему ночью с детдома Мите вдруг непременно захотелось справить мой выпуск. Ту кашу в баре он сам и заварил, а я был слишком пьян и зол, чтоб заметить, кто именно меня пырнул.
Кира задирает голову. Щурится, пытаясь разглядеть в темноте моё лицо. Сомневается.
– Я искал тебя, – вкладываю в эти слова всё отчаянье, с которым оббивал порог директорской квартиры в попытках узнать её новый адрес. Всё разочарование от бескомпромиссного: "Мы не имеем права разглашать подобную информацию", и, наконец, всю тоску от жёсткого: "У Киры теперь любящая, а главное обеспеченная семья. Девочка правильно поступила, что не стала разменивать её на психованного голодранца".
– А я звонила, Антон! Звонила, пока мне с твоего телефона какая-то девушка весьма недвусмысленно не намекнула не навязываться.
Олька, стерва...
А ведь ей я доверял как себе.
– Кира...
– Молчи, – её тонкие пальцы накрывают мои губы. – Не говори ничего. Мне будет легче, если ты обманешь, чем, если скажешь правду, а я снова не поверю.
Слабый запах земляники проникает под кожу, заполняет каждую клеточку, дразнит каждый нерв. Пьянящий. Необходимый, как воздух. И у меня с глаз, будто пелена спадает: всё то время, что я на стены лез от непонятной ломки,
