На букву "М" (СИ) - Лабрус Елена

Мы оба засмеялись. Но с ним, как ни с кем другим мне почему-то хотелось быть честной.

— Давай кое о чём договоримся, — наклонилась я к нему и упёрлась лбом в лоб. — Чтобы потом никому не было мучительно больно за сказанные напрасно слова.

— Давай, — так же шёпотом согласился он.

— Ты без преувеличения великолепен, Дим. Но это будет только секс. Секс и ничего кроме секса. Не надо соответствовать. Не надо ничего ради меня в своей жизни менять. Я прошу заранее прощения у твоей девушки, если она есть, но я ни на что не претендую. Мне нужен только… в общем, ты знаешь, что мне нужно.

— Странная ты.

— Просто честная. И это не отменяет того насколько мне уже хорошо с тобой.

Конечно, он согласился. И может, мне показалось, но словно с облегчением. Хотя мужская гордость, наверно, не позволила ему отреагировать иначе. Впрочем, я и не пыталась испытывать её на прочность. Мы взаимно немножко бредили друг другом из-за слишком сильного физического притяжения. Но теперь исправили это, и я поняла, что он идеальный, но не мой. А Дрим… возможно, Дрим тоже что-то понял.

В любом случае, расставаться мы пока не собирались. И быть вместе — тоже. И это давало такую свободу и закрепощенность, словно мы прожили вместе много лет, но теперь у каждого была своя жизнь.

— Не дёргайся, Сонь, — утром дома помогал он мне с джинсами, которые я никак не могла вывернуть. — Ты же никуда не опаздываешь, сладкая моя. Дождётся тебя твой писатель.

— Ты не понимаешь, — не могла я сказать Дриму, что он ослеп, как не могла и объяснить, что до обеда у него самое продуктивное время работы. А я и вчера не явилась и, чёрт, — достала я из кармана кофты, — ещё и диктофон у него забрала.

А мне ещё надо с него перенести запись разговора с Анисьевым на свой ноут. И те куски, что Данилов наговорил, я должна была забить в файл, именно для этого я диктофон с его разрешения и взяла. И этого не сделала.

— Давай, ты складывай что ты там хотела, а я пока твоими записями займусь. И тебя подвезу. Против мотоцикла не возражаешь?

Но физическое притяжение — это всё же сила, которой невозможно сопротивляться. Когда он подтянул меня за шею поцеловать, я оплелась вокруг него как виноградная лоза. И Дриму ничего не осталось как снова расстегнуть ширинку.

— Давай сегодня ничего не менять, — насильно развернул он меня, норовящую подставить ему ягодицы, на спину. — Вот когда подживёт, трахну тебя и рачком, и боком, и в попку, — натягивал он презерватив. — А пока раздвинь-ка ножки. Умничка.

И аккуратненько, ювелирно в меня втиснулся.

И пыхтел молча, пока я думала: не забыть сказать Лерке, что у меня крови было совсем мало, хотя член у него по моим ощущениям огромный. А ещё что бывает оргазм с первого раза, ещё как бы…

— А-а-а! Сука! — выгнулась я, а потом меня затрясло в накатывающих волнами спазмах. — Охренеть! Мать твою, Дрим!

— Как ты шикарна, когда ругаешься, — приподнялся он, тяжело дыша, когда смог говорить. — Ты, главное, только не подсядь на секс. А то это знаешь, тот ещё наркотик.

Слегка пошатываясь, он пошёл в ванну — привести себя в порядок. А я ещё раз выматерилась, разглядывая расползающееся на покрывале кровавое пятно.

И пока отстирывала ледяной водой покрывало, думала о том, что вот теперь в одной пикантной сцене я могу смело сделать Великому Писателю пару замечаний. Ему-то откуда знать, что такое женский оргазм. А тем более каково это — лишиться девственности.

Дрим сел за комп. Я скидывала в сумку вещи, что могут мне ещё понадобиться в «Тенистых аллеях» и мысленно вела сама с собой диалог.

Плевать, что он будет недоволен. С Дримом я пока встречаться не брошу. Он ему, между прочим, нужен даже больше, чем мне. Может, сказать, что записалась на какие-нибудь курсы? И сама над собой посмеялась. Ага, курсы повышения квалификации к одному известному мастеру. Нет, Мастеру!

Ладно, придумаю что-нибудь. В конце концов, я имею право на личную жизнь.

— Держи, — встретив на пороге комнаты, отдал мне Дрим диктофон.

Я подозрительно прищурилась, разглядывая его с пристрастием: надеюсь, записи он не слушал.

Но он безмятежно улыбнулся:

— Я помню, помню: у нас с тобой секс и ничего кроме секса.

И с ветерком, с душой домчал меня до самых «Тенистых аллей».

Честно говоря, я бы наверно, отдалась ему ещё раз где-нибудь в придорожном леске под липкой, но на сегодня я и так пятен наотстирывалась всласть, больше не хотелось.

— Я позвоню, — чмокнула я его на прощанье в щёку.

— Давай хоть сумку помогу донести, — показал он рукой, но я отказалась, и он произнёс одними губами. — Я буду ждать. Очень.

«Куда ты денешься. У нас ещё столько всего впереди», — подумала я, торопясь в дом.

Но как оказалось, торопилась зря…

Глава 45. ВП

— Зина, да не галди ты, — сжал я руками виски. — И без тебя голова гудит.

— Так-то ж не я виновата, то ж вы, Леонид Юрич, меры не знаете. Как работать так до зари. Как пить так до беспамятства.

— Не преувеличивай, всё я помню, — я сморщился. Башка болела ужасно. Но была надежда, что Зина вместо двух таблеток аспирина подсунула мне яд. — Софья не звонила?

— Нет, — буркнула она. И что-то мне подсказывало, подозревала, что напился я именно из-за Софьи.

На самом деле по наклонной всё понеслось ещё два дня назад. Когда приехала эта «раба любви», присланная Анисьевым, а я не смог. Не физически не смог. Встать бы у меня на неё встал, это, как говорится, дело техники. Даже больше, уже встал, когда она профессионально оседлала меня прямо на стуле. Но, я ощупал её грудь, задницу, шею, уши и понял, что не смогу. Даже если заткну нос — не смогу. Я хотел другую женщину.

Ту, от которой пахло чистотой и свежестью. Пионами, что давно отцвели под окнами. Жареными семечками, что лежали в пакетике у неё на прикроватной тумбочке. Шампунем с тропическими фруктами, что благоухал на весь дом, когда она выходила из ванной. И тем редким запахом кожи, что ни я, ни писатель во мне не смог бы описать, как ни силился. Это был запах любимой женщины. Запах той, что никакой злой хлоркой до конца жизни я уже не вытравлю из своей души. Возможно, если есть загробная жизнь, он будет преследовать меня вечно. Я ласкал многих женщин, но ни одна, даже жена не пахла так — до спазма в горле, до боли в сердце, до колик в паху.

Я знал. Мы все знаем, каким-то встроенным древним датчиком улавливаем, без глаз, без рук, без члена — он, по сравнению в этим высшим знанием, лишь жалкий флюгер — что это Она. Любовь, мать её ети!

И вдохнув прогорклый, табачный, чужой запах потрёпанной проститутки я лишь явственней почувствовал, что люблю и отправил профессионалку восвояси.

Хотя потом, в ванной, опрокинув стаканчик виски и расслабившись, конечно, пожалел, что так бездарно её отослал. Надо было, конечно, хоть разок присунуть, чисто в терапевтических целях — яйца разрывало. Но справился сам.

Всю ночь пролежал без сна, сочиняя стихи.

А к утру их все забыл.

Весь день слонялся без дела как потерянный щенок. Качался на качелях в саду. Страдал.

К вечерней прохладе вдруг очнулся, решил «пописАть», но вспомнил, что отдал Софье диктофон. Расстроился. Потом меня осенила светлая мысль, что такая функция есть у меня в телефоне.

Электронная помощница всю ночь бодрым механическим голосом «открывала» диктофон. А слова лились из меня и лились, как из дырявого бурдюка.

«Слишком много нот, мой дорогой Моцарт, слишком много нот!» — ругал я сам себя, но не мог остановиться. И даже порадовался, что Софья, возможно, никогда это не услышит. Если я включу записи в книгу — она же всё поймёт.

— В этот день междометий, протяжный и душный, — вдруг вспомнил я сочинённые строки, воодушевился, а потом понял, что кажется кого-то сплагиатил, и снова скис.

Она всё поймёт. Как я страдал. Как я, а не Бесс… «метался в четырёх стенах, бредя ей, изнемогая. Сгорал, вырываясь пламенем в трубу, проносился дымным мороком, нагоняя страх на окрестные деревни, и снова возвращался в камин, чтобы жалкой горсткой пепла скрючиться в углу. Он не мог сказать ей: «я люблю тебя», ведь это наложенное на него проклятье. Оно убьёт его, раздавит как орех его бессмертную душу. И не мог не сказать. Потому что любил. А она… ни за одно, так за другое, раньше или позже, она всё равно бы его возненавидела. За все те мучения, что он ей причинил. За беды, преследующие её по его вине…»