Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира
— Закажи сам, Никита, — сказала Мадина. — И пить, и есть. Я в этом ничего не понимаю.
— Ладно, — кивнул он. — Здесь отличная кухня. Этакая смесь французского с нижегородским, очень, между прочим, правильная. Именно она в хороших русских домах сто лет назад и была представлена. И все вставали из-за стола сытыми и при этом знать не знали, что такое изжога. Так что лангуста мы с тобой заказывать не будем, а возьмем хорошую стерлядку под каким-нибудь легким французским соусом. И когда ее принесут, то мы, может быть, покраснеем от радости и смущения. Помнишь, как граф Илья Андреевич стерлядь встречал?
— Да, — улыбнувшись, кивнула Мадина. — Когда обед в честь князя Багратиона устраивал?
— А ты еще удивляешься, что я тебя пригласил! — усмехнулся Никита. — Попробуй-ка найди в этом зале — да что там в зале, на всем Тверском бульваре! — хоть одного человека, который с ходу вспомнил бы, кто такой граф Илья Андреевич Ростов, что там за обед он устраивал, что за книжка такая «Война и мир» и даже кто ее написал.
— Ну уж! — возразила Мадина. — Кто «Войну и мир» написал, это все помнят.
— Может, и помнят. Чтобы кроссворды разгадывать. Но уже для того даже, чтобы девчонкам голову дурить своим великим интеллектом, такие книжки не нужны. А для чего они нужны, мало кто имеет представление.
От белого вина, которое официант принес немедленно, голова у Мадины приятно закружилась, и она почувствовала, что на скулах у нее вспыхнули яркие пятна. Никита был более стоек к спиртному, да еще к такому легкому: выпив полбокала, он нисколько не изменился в лице.
— Ну, Мадо, — сказал он, откидываясь на резную спинку кресла, — скажи-ка, пожалуйста, почему вы с Гердом расстались.
— Никита, я не хочу об этом говорить, — ответила она.
Но, наверное, тон у нее был не слишком уверенный, потому что Никита не обратил на ее слова ни малейшего внимания.
— А ты через не хочу, — сказал он. — Ты мне и раньше нравилась своей очевидной человечностью, а сегодня ты меня просто восхитила. Да и Герд всегда вызывал у меня приязнь. Так что мне небезразлично, что у вас случилось. Разлюбили друг друга, что ли?
— Разлюбили?.. — медленно произнесла Мадина. — Я не знаю… Про него не знаю, — уточнила она.
— А про себя?
— Мне казалось, мы очень близки. Я понимаю, это звучит наивно, но ты не смейся. Мне казалось, мы с ним дышим одним дыханием. Мы с ним как будто под куполом каким-то жили и были одно целое. То есть это я неправильно сказала, что мне так казалось. Не казалось, а так оно и было, я чувствовала.
Она замолчала. Ей было трудно говорить.
— И что же потом случилось?
Никита спросил об этом совершенно спокойно, и сочувствия в его голосе не прозвучало. Но это его спокойствие не оскорбляло, а как-то отрезвляло. Мадина посмотрела на него с благодарностью.
— Ничего, — ответила она. — Я забеременела, и он сказал, что ребенка не хочет и никогда не захочет.
— Так ты беременна? — с живым интересом спросил Никита.
— Нет. Выкидыш.
— Жаль, — сказал он. И уточнил: — Тебя жаль. Тебе это, конечно, показалось вселенской катастрофой.
— Никита! — укоризненно сказала Мадина. — Ну зачем ты так?
— Затем, что тебе имеет смысл взглянуть на все это под другим углом зрения. Ты собиралась родить ребенка, несмотря ни на что? И растить его одна?
— Да, — кивнула Мадина.
— Ну так ведь ты в любую минуту можешь это сделать! От любого подходящего мужчины, с которым познакомишься на курорте и с которым без сожаления распрощаешься уже по дороге в аэропорт. В конце концов, просто от донора спермы. Ну что ты так смутилась? Сама сказала, что тебе тридцать лет и ты не девочка, — усмехнулся Никита.
— Нет, ничего… — смущенно пробормотала Мадина. — Но все-таки мне кажется, это не все равно, от кого.
— Пока ты своего возлюбленного живо помнишь, согласен, тебе будет нравиться, что младенец похож на него, и напоминает тебе о ваших счастливых днях, и все прочее в том же духе. Но как только ты его забудешь, а ты его забудешь, — остановил он попытавшуюся возразить Мадину, — чуть раньше или чуть позже, неважно, — так вот, когда забудешь, тебе станет совершенно все равно, на кого похож твой ребенок. Это будет просто твой ребенок, и ты просто будешь его любить, без возвышенных отвлеченностей. Поверь мне, это так. Поэтому успокойся и подумай о другом.
— О чем? — спросила Мадина.
Ни один разговор в ее жизни не вызывал у нее такого жгучего интереса! Только с Альгердасом… Но с ним не интерес был, а совсем другое.
А в разговоре с Никитой она чувствовала именно интерес, и очень сильный, очень какой-то насущный интерес.
— О своей дальнейшей жизни.
— А что о ней думать? — пожала плечами Мадина. — И почему о дальнейшей? Моя жизнь уже есть. Идет себе как идет.
— Мадо! — Никита поставил бокал на стол так сердито, что из него выплеснулось вино и мгновенно впиталось в вышитую белой гладью скатерть. — Тебе нельзя быть такой дурой!
— Почему? — улыбнулась Мадина. — Почему именно мне нельзя быть дурой?
— Потому что ты ею не родилась. И не для того ты прочитала кучу книжек, чтобы в жизни утешаться пошляцкой философией.
— Но чем же мне утешаться в жизни, Никита? — тихо проговорила она. — Я не знаю…
— Да ничем! — так же сердито ответил он. — Рановато утешаться, дорогая. Тебе еще и пожить можно, и очень ярко пожить.
— Я в самом деле не понимаю, как бы это могло вдруг произойти, — сказала Мадина. — Я же не кокетничаю, Никита. Действительно, живу себе и живу, и не представляю, что в моей жизни могло бы измениться.
— Сначала все должно измениться в твоей голове. Это непреложный закон, Мадо. Все изменения нашей жизни начинаются у нас в голове. Происходит такой легкий щелчок — и мы начинаем видеть события совершенно по-другому, чем раньше. Иногда этот щелчок происходит сам собой, чаще — в результате нашего личного усилия, иногда весьма существенного усилия, но алгоритм именно такой: щелчок — новый взгляд — изменение жизни. Это я тебе как человек с математическим образованием говорю, — добавил он.
— Ты математик? — с интересом спросила Мадина.
Все теперь вызывало у нее интерес! Никогда прежде подробности жизни, ее детали не привлекали к себе такого пристального ее внимания. Ей было интересно, какое образование получил Никита, и какие цветы стоят в низкой вазе на столе — похожи на колокольчики, но нежно-лимонного цвета, как необыкновенно! — и что за мелодии наигрывает музыкант, незаметно усевшийся за белый рояль, который стоит в глубине зала между колоннами…
