Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Он не отодвигается. Лишь выдает один глубокий рваный выдох, заставляя мою хищницу только восторженнее заскулить.

Что может быть вкуснее, чем вот так — медленно смаковать вкус своей самой заветной жертвы, а? Парализованной, замершей жертвы, которая поджала лапки и сама ложится в твою пасть.

Антон отодвигается. От меня.

Делает это он довольно твердо, вынуждая меня разжать пальцы на его галстуке, делает шаг назад и замирает, там, за столом, глядя на меня темными и затуманенными глазами.

Это вообще-то возмутительно. Но что мне? Навязываться? Продолжать к нему лезть, если он так настойчиво пытается установить дистанцию?

Нет уж.

Я выпрямляюсь, скрещивая руки на груди, прямо глядя на Антона.

— Ну что, хочешь, чтобы я извинилась? — насмешливо уточняю я. — За навязывание тебе своей унылой персоны?

— Ни в коем случае, — выдыхает Антон, морщась. Морщится он недовольно, но ощущается, что это его раздражение не в мой адрес. Боже, неужели жалеет о том своем заявлении на корпоративе? Что, правда?

Я наблюдаю за ним с интересом. Молчу. В конце концов, что мне еще ему говорить?

Люби меня, я все прощу? Неа, не прощу. Не те косяки у Антона Викторовича.

Да и где я, и где прощение? Это же два противоположных друг другу по смыслу понятия. Но даже с тем, что я не простила, можно как-то жить и к чему-то прийти. Было бы желание. Но отлюбить меня сейчас очень даже нужно. Можно не прямо тут, в конце концов, я — не Ивановская, где попало не трахаюсь, но пофантазировать на тему «секс на рабочем месте» в принципе поощряется.

И я трогала вот это? Всё, теперь точно больше не буду!

Глава 21. Антон

Тишина в кабинете царит такая, будто кто-то объявил минуту молчания и забыл сказать, что она закончилась. Лишь только постукивание пальцев по клавиатуре и слышно. Вроде тихое, а слышно — очень хорошо.

Ирина сидит за своим ноутбуком и вроде как ничего особенного не делает, работает, но делает это…

С такой напряженной спиной, с настолько поджатыми губами…

Да еще и пальцы эти, с какой-то жестокой четкостью постукивающие по клавишам — будто она мне там приговор набирает.

«Казнить, нельзя помиловать! Ни в коем случае нельзя помиловать!!!»

И какого хрена меня это вообще волнует?

Какого хрена вообще все?

По кой ляд я вообще стал оправдываться из-за Ивановской? Я до сих пор не понимаю, что на меня нашло, почему было важно объясниться. Причем даже не только за сегодняшние грехи, но и за ту историю с машиной.

Ирина молчит.

И это, бля, ужасно напрягает.

Настолько, что аж бесит, хочется, чтобы она прекратила меня напрягать, я уже даже нахожу очень идиотской затеей всю эту идею аудита в кабинете Хмельницкой. Конференц-зал все-таки у нас имеется, там было бы удобнее. Смысл же был в том, чтобы оказаться на убийственно малом расстоянии на время аудита, ну и добиться от неё известно чего. Того, что я сейчас добиваться просто не буду. И не потому что не хочу. Хочу. Как я хочу эту сучку — это просто никакими словами не описать.

Но не пускаться же в отступление именно здесь, именно сейчас и… мне. Даже минимального проигрыша я себе не позволю. Достаточно того, что я допустил вчера.

И все же — я на неё смотрю. Раз за разом утыкаюсь в страницы отчетов, и снова ловлю себя с поличным — на том, что снова не занимаюсь делом, а смотрю на неё. На её профиль, четкий контур идеально выпрямленных волос, убийственно сведенные на переносице брови…

И снова кипит все. И кожа, к которой прикасались её пальцы, её губы, её зубы — плавится от одних только воспоминаний об этом, будто парафиновая.

Бля…

Как перестать её хотеть?

Как начать хотеть хоть какую-нибудь другую бабу?

Как перестать сходить с ума и залипать именно на эти тонкие губы?

Я смотрю на них и думаю не о минетах. Только о том, что снова хочу попробовать их на вкус.

Бля, в какой галактике случилось затмение? Почему я, циничный, зажравшийся на сексуальном фронте кобель, смотрю на бабу и не могу перестать смотреть.

Не могу.

Вопреки тому, что все во мне против того, чтобы связываться с Хмельницкой и становиться тем жалким бесхарактерным подкаблучником, что встанет перед ней на колени…

Все равно внутри какой-то адский дискомфорт от этой убийственной тишины и её ярости, которую Ирина совершенно не скрывает.

Я не хочу, чтоб было так. Не хочу, чтобы она была в таком состоянии.

И с каких пор мне не насрать? Ведь еще этим утром я хотел только её крови, столько, сколько смогу выпить. Хотел расчленить её на части, унизить всеми доступными мне профессиональными методами. Чтобы уходила она от меня без рекомендаций, без будущего и без самооценки.

И как же все взяло и поменялось… За несколько часов… За одно событие.

— Я тебе денег должен за телефон, — произношу неожиданно для самого себя, потому что от тишины у меня вот-вот запылают волосы, — сколько?

У неё вздрагивает бровь. Презрительно, будто она вообще удивлена, что я об этом вспомнил. Это, в общем-то, единственное изменение в её лице. Ни слова. Ни жеста. Ничего. Только три клика мыши.

На столе передо мной вибрирует телефон. В «WhatsApp» потерял девственность диалог с Ириной Хмельницкой, туда упала фотография чека за покупку нового телефона и номер карты для перевода.

Ну, окей.

Перевожу, добавляю лишний нолик с конца суммы.

Излишек суммы мне возвращается тут же, в течении пяти минут. Она там вкладку банка открытой, что ли, держит?

— Это за моральный ущерб, — ворчу я, отправляя деньги обратно.

Деньги снова возвращаются ко мне. Она издевается? У меня уже скоро дневной лимит переводов закончится!

И все равно будет по-моему!

Отправляю деньги в третий раз и… Внезапно получаю сообщение, что «карты с данным номером не существует».

Поднимаю голову, таращась на Хмельницкую.

— Ты что, карту заблокировала? Дебетовую?

Хмельницкая равнодушно пожимает плечами. Наверняка у неё есть еще и виртуальная, и пара дополнительных карт. Но их номеров я уже не знаю.

На удачу, пробую перевести по номеру телефона, но эта история не проходит.

Коза! У меня в бухгалтерии рулит та еще коза! Сексуальная такая коза…

Тьфу ты, Верещагин, уймись. Ты не будешь трахать эту сучку. Ты уже все решил.

— Мой моральный ущерб оценивается не денежной суммой, — с убийственным безразличием произносит Хмельницкая, по прежнему не удостаивая меня даже взглядом.

О, да, я знаю, чем оценивается твой моральный ущерб, госпожа главный бухгалтер.

Госпожа…

Бля, я её убью. Как-нибудь понадежнее. Потому что я снова вспоминаю вчерашний вечер в клубе. Самого себя в звенящей пустоте кайфа помню. Каждый удар её ремня, который извращенцу-романтику из дальнего угла моего разума хочется назвать поцелуем.

И я снова хочу этого. Может, не сейчас, не сегодня, но хочу… Настолько, что начинает крутиться в голове всякая чушь, начинающаяся со слов «А может…»

А может, один раз?

Только один раз — это ведь ничего не значит. Не значит, что мне это нравится, или…

Значит!

Я это знаю.

Один раз только поддамся этому дерьму, позволю себе снова стать для неё тем, на ком она срывается — и обратной дороги не будет.

Ведь два раза — это уже закономерность.

А у меня и без Хмельницкой в жизни хватало неадекватов. В конце концов, когда я выбирался из того дерьма, в котором родился — я давал себе слово, что не позволю себе быть проигравшим.

И ведь я выбрался. Смог сколотить свой капитал, найти себе партнеров. Когда Смальков согласился выступить основным спонсором моего проекта — вот это была оценка моих усилий.

И что, после всего этого я стану носить Хмельницкой тапочки в зубах? Послушно вставать на коленки и терпеть?

Нет. Не буду.

Вот только…

А кто, если не я?

Увы, но я-то знаю, что на эту конкретную сучку есть хороший спрос в её среде. И ведь у нас с ней был договор, что она откажется от своих мальчиков для порки, только если я их заменю.