Анна Берсенева - Игры сердца
– В чем – в этом?
Нелька почувствовала, как у нее бледнеют щеки. Очень странно было это почувствовать – такое происходило с нею впервые.
– В искусстве! В жизни! Ни в чем ты ни хрена не понимаешь! Что ты вообще можешь, кроме как ноги под мужиком расставлять?!
Это прозвучало как выстрел. Или как удар. Нелька даже за щеку схватилась. Щека была холодная, как ледышка.
– Ты… что? – с трудом проговорила она. – Как ты… можешь?…
И, ничего перед собою не видя, ударившись плечом о дверной косяк, вылетела из комнаты.
Глава 6
Чистопрудный бульвар продувался вьюгой насквозь. Снег лежал на льду пруда неподвижными мертвыми волнами, и казалось, что пруд превратился в страшное зимнее море.
Почему зимнее море должно казаться страшным, Нелька не знала. Да она и не видела зимнего моря никогда. Но вьюга всегда нагоняла на нее тоску, а из-за того, что произошло с нею этим вечером, тоска превращалась в отчаяние.
К тому же фонари горели тускло, и от этого настроение у нее не улучшалось тоже. К тому же она замерзла и чувствовала, что нос у нее красный и из него уже капают противные прозрачные капли.
Ей в кошмарном сне не приснилось бы, что Олег может так с нею разговаривать! Даже не то что разговаривать – что он может так про нее думать.
«Ноги под мужиком расставлять…» – вспомнила она и, вспомнив, задохнулась от этих слов, как будто услышала их опять.
Значит, вот так он воспринимал то, что между ними происходило?!
Думать об этом снова и снова было невозможно. Иначе слезы начинали течь не только по щекам, но даже по подбородку, и она ненавидела себя за эти слезы.
На Чистопрудном бульваре Нелька оказалась потому, что хотела купить халву. Ну да, это был единственный внятный поступок, который пришел ей в голову. А что еще делать – так вот и бродить по улицам в темноте и вьюге, оплакивая свою горькую судьбу? Это было совсем уж противно, и она отправилась на улицу Кирова в магазин «Чай-Кофе». Покупать кофе Нелька не собиралась – где она будет его варить? – а вот халва нужна была ей срочно.
Магазин оказался закрыт. На двери под узорчатым фризом чайного домика висела гадостная табличка с надписью «Учет». Нелька чуть ногой в дверь не стукнула, да нога замерзла к тому времени так, что резкое движение ею сделать было невозможно.
«Что ж мне сегодня так не везет? – думала она, поворачивая прочь от домика, и скользя по ледяному тротуару, и чуть не падая. – И халвы даже нет!»
Она вышла на бульвар и брела теперь по аллее, и редкие прохожие обходили ее стороной, потому что, наверное, было в ее походке такое уныние, к которому никто не хотел приближаться.
Одного прохожего, впрочем, Нелька чуть с ног не сбила. Она поскользнулась на ледяной дорожке, которую слегка запорошило снегом, и полетела вперед, бестолково размахивая руками.
«Сейчас еще нос разобью для полного счастья», – мелькнуло у нее в голове.
Но от этого ее Бог миловал. Точнее, не Бог, а вот этот самый прохожий. Он шел по бульвару справа от нее – Нелька видела его краем глаза, – но когда она поскользнулась, то он сделал какой-то резкий рывок и оказался прямо перед нею. И Нелька упала ему на руки, как кукла с магазинной полки.
– Ой! – вскрикнула она. – И-и… зв-в-ни-ите…
И сама расслышала, что получился не вскрик, а какой-то невнятный писк, потому что от холода у нее застыли не только губы, но даже горло.
– Звенеть? Да ты сама звенишь, – сказал прохожий. – Как ледышка, вот-вот разобьешься.
Голос был знакомый. Нелька подняла глаза на человека, который поневоле держал ее в объятиях – не как ледышку, а скорее как безвольно обвисшую тряпичную игрушку.
– Ой… – уже чуть более внятно повторила она. – Это ты?
– А кто же? – весело сказал он. – Несомненно, я. Никто другой.
– Да… Дани-ил… – пробормотала Нелька.
На этом язык у нее примерз к губам окончательно.
– Ну? – с интересом спросил он. – Чего молчишь? Отчество забыла? Можно без отчества. Можно просто Даня и даже на «ты». – Тут он вгляделся в ее лицо, и интерес в его голосе сменился тревогой. – Неля, ты что? – с этой вот отчетливой тревогой спросил он. – Ты живая?
Нелька лишь кивнула в ответ. Для того чтобы выговорить хоть слово, ей, пожалуй, понадобилось бы предварительно окунуть голову в ведро горячей воды.
– Ну-ка пойдем, – сказал он.
И, схватив ее за руку, не просто пошел, а, Нельке показалось, полетел по аллее. Ее он тащил за собой в самом деле как тряпичную, но при такой бесцеремонной транспортировке умудрялся поддерживать так, чтобы она не падала и даже не спотыкалась.
Они пронеслись по бульвару, обогнули памятник Грибоедову, выбежали на площадь Кировских Ворот и, стремительно через нее перейдя, влетели в подъезд массивного дома на улице Кирова, неподалеку от чайного домика.
Как поднялись по лестнице, на какой этаж – этого Нелька не запомнила. Быстрый бег немного согрел ее, она словно бы оттаивать начала, и, наверное, из-за этого, как талая вода, собрались у нее в груди слезы. Пока Даня открывал дверь, обитую облезлым дерматином, слезы поднялись уже к горлу, а когда он, все так же бесцеремонно подтолкнув, впустил Нельку в темную прихожую, они заполнили ее нос, защипали в переносице, потом под веками – и хлынули наконец как из ручья!
– Нель, что случилось? – повторил он. – Что с тобой, а?
Он включил свет и попытался заглянуть ей в лицо.
– Ни… ничего… – всхлипнула она, закрывая лицо руками. И ляпнула первое, что в голову пришло: – Я… халвы хотела купить, а магазин… закры-ыт!
И тут она залилась слезами так, что в мгновенье ока от них стали мокрыми и пальцы, и ладони, прижатые к лицу.
– Что-о?… – В Данином голосе послышалось невероятное изумление. – Чего ты хотела?
– Хал… в-вы… – всхлипывая, повторила Нелька. – А маг-гази-ин…
Она махнула рукой и зарыдала уже в голос.
– Да… – проговорил Даня. – Тяжелый случай! Ну ладно, порыдай пока, я сейчас приду.
С этими словами он снова открыл дверь и вышел на лестницу. Нелька села на обувную тумбочку и со всей самоотдачей, на какую была способна, последовала Даниному совету: стала рыдать.
«Я его люблю… – билось у нее в голове. – А он… А он, значит, думает, что я просто… Я ему, значит, только для того и нужна, чтобы со мной спать… Олег меня, значит, ни капельки не любит!»
Мысли были такими же бессвязными, как всхлипы, и точно так же, как всхлипы, не приносили облегчения.
– Порыдала? – услышала она. – Ну, хватит. Вот твоя халва, успокойся.
Нелька подняла голову. Даня стоял в открытых на лестницу дверях. В руках у него был сверток из промасленной коричневой бумаги. И сверток этот благоухал так, что запах чувствовался даже сквозь слезы и сопли, которыми был заполнен Нелькин нос.
