Соседи (СИ) - Коруд
В её ушах — текст и смысл, что, отражая собственные мысли, рубит грудную клетку лезвием топора. И треск расходящихся рёбер разносится окрест. В её ушах — Анин тягучий, проникновенный и надорвавшийся на припеве голос. Взгляд мечется от экрана к вокалистке, согнувшейся пополам с микрофоном в руке. И назад. От неё к нему, от него к ней, по кругу, по кругу, по кругу. В ушах ударные и электрогитара, что вместе с вокалом проникают прямо в кровоточащую сердцевину нутра, завихряя бурю и хаос. Каждое слетевшее с Аниных губ слово входит кинжалом, и остановить прорвавшиеся наружу потоки воды уже невозможно. Невозможно слушать. Невозможно не слушать. Невозможно смотреть и не смотреть тоже.
И когда инструменты вдруг смолкают, и остается лишь гитара и экран, там, высоко над парком, кажется, что будто прямо над ней, летит его голос. Он говорит, что как ни пытался повлиять на предначертанный ход событий, ничего не получается: брошенные им в воду камни попадают точно в центр круга. Который год.
Крупный план, ветер играет с волосами, и густые ресницы надежно прячут взгляд, но сердце знает, что там, за занавесом. Голос парит и растворяется. Размываются, превращаясь в выцветающие пятна и кляксы, кадры. Есть вещи, изменить которые мы не в силах. Уходят наверх и глядят оттуда на близких люди. Проходит любовь. Иногда ты, отказываясь принять ситуацию такой, какой она сложилась, зацикливаешься на попытках всё исправить — начинаешь кидать камни в воду и так, и эдак, под разными углами, один за одним пробуя все доступные способы. Но если в действительности исход зависит не от тебя, попадут они ровнёхонько в центр круга — ты не сможешь нарушишь рисунок волн. Не на всё в этой жизни мы способны повлиять. На бурной реке нашей жизни нас ждут пороги, и может так случиться, что на них мы окажемся абсолютно беспомощными и наша лодка разломится пополам. Мы бессильны против смерти, мы не заставим вновь вспыхнуть чувство, бесповоротно угасшее в душе другого. Мы не в состоянии вылепить себя заново: переплавить закаленную жизнью форму в совершенно новую и начать поступать иначе, чем диктует нам сам наш дух. Мы не желаем идти войной против самих себя. Что-то остается нам неподвластным. Младенец не способен переубедить принявшую решение оставить его мать — он еще не научился объяснять, как любит. Нас неизбежно ждут потери. Если суждено, случится. Вот и выходит, что иногда всё, что нам остается — закрыть глаза, глубже вздохнуть и принять волю Неба. Ждать нового рассвета, ждать, когда на замёрзшую душу упадут первые лучи солнца и начнётся капель. И пытаться ни о чем не жалеть. Ведь как бы то ни было, Вселенная всё видит, в ней ничто не исчезнет навсегда — вернётся к людям кругами от однажды брошенных в воду жизни камней.
Слишком много смыслов чувствовала душа. На втором холсте в параллель проступал другой. Оказываясь на берегу этого мира, ты начинаешь бросать в реку камушки, и от первого же по девственной глади пойдут круги. Череда твоих камней-поступков запустит волны-последствия, и волнам этим уже никогда не исчезнуть. Плавно расходясь от эпицентра бесконечным узором, они снова и снова коснутся тебя и стоящих на том берегу рядом с тобой. Независимо от того, хочешь ты того или нет. Бесследно не проходит ничего: всё совершенное и случившееся имеет значение, всё имеет следствие и эффект, которые рано или поздно, но тебя настигнут, задевая и твоих близких. Вселенная помнит всё и всё вернет.
Смыслы неуловимо проникали один в другой, но мозг не справлялся: не мог соединить их общую картину, не успевал осознавать весь масштаб. Глаза застила плотная дымная пелена, и теперь Ульяна не видела перед собой ничего. Не видела Егора, он размылся. Память не щадила: перед внутренним взором стояли детство и минувшее лето. В ушах отзывались голоса — его и баб Нюры, а голова вновь и вновь обращалась к сотворенному матерью. Вокруг круги и следы, великое множество кругов и следов, они явственно виднелись тут и там, буквально повсюду. От сердца и души осталась зияющая дыра — их перемололо.
Онемевшие пальцы вывели звук на всю громкость.
«Услышь, пожалуйста…»
Тьма…
…ждый день …трович …вон она …на лавочке. …видите?
6 ноября
Очередной сложный трудовой день обещал вот-вот остаться позади. А маячившие впереди перспективы выглядели весьма соблазнительно: дома его ждали любимая уютная жена, её фирменный сырный пирог, родной мягкий широкий диван и матч «Зенит — Спартак». Если «мясо» опять продует «бомжам», Иван Петрович — клянется! — обратится в новую религию и изменит любимому клубу с «конями». При мыслях о пироге и футболе извилины в уставшем мозгу удовлетворённо заворочались. Это преждевременно. До положения «лёжа» еще дожить надо — до сих пор не закончен обход.
Сквозь большие стеклянные окна, врезанные в двери палат, отлично видно, что работа в отделении не прекращается ни на секунду. Вот и Сергей Павлович, несмотря на то, что смена его уже сорок три минуты как закончена, не торопится домой. Ну, прямо курица-наседка над своими цыплятками. Квохчет. Хлопочет. Это похвально.
— Привет, Серёжа, — открывая дверь в реанимацию и удовлетворённо отмечая, что из пяти коек пустуют четыре, поздоровался заведующий отделением. — Ну, что тут у нас сегодня? Докладывай.
Сергей вскинул голову и развернулся на голос. Выжатый лимон и есть. Еще бы… Молодой пока, горит делом, все силы свои здесь оставляет. Пока переживает за каждого попавшего в его руки. Семьи нет, и он решил посвятить себя работе. Однако же ещё несколько лет, и пламя в серых глазах сменится спокойным
