Татьяна Туринская - В погоне за облаком, или Блажь вдогонку

И не надо нам никаких Алексеев. Оставим их Наташам. А сами мы уже давно Натальи. Взрослые, ответственные женщины.

Ответственные, как же. Поросята до сих пор рычат — а ведь пора бы уже говорить нормально. Сначала еще можно было успокаивать себя тем, что Светка маленькая: порычит-порычит, да и заговорит человеческим голосом. Однако время идет, Поросенок рычит, а мать — жутко ответственная, как же! — мечтает о том, кого когда-то терпеть не могла. А ну-ка живо к логопеду! Хватит отговорок!

Нутром чуяла — что-то не то. Так и есть — "Р" у Светки неправильная, кучерская. Почему кучерская? Но раз логопед сказал — значит, так и есть. Он профессионал, он знает. Не надо морочить себе голову происхождением названия, нужно просто бороться с дефектом речи. Натягивать на указательный палец резинку от детской соски, водить им под Светкиным язычком, заставляя ее в момент экзекуции произносить воспитуемую букву. Действительно — экзекуция. Бедный ребенок. Но лучше пусть немножко пострадает сейчас, чем всю жизнь говорить, как кучер.

А потом придет ночь, а вместе с нею Алёша. А вместе с ним — его руки.

Ой, нет, хватит! Нет больше Лёшки. Это был роман. Теперь его нет — Наталья закончила его сегодня утром. Получилось черти что с бантиком, совсем не роман — но важно не то, что получилось, а то, что все кончено. От этого и нужно отталкиваться.

Нет никакого Алексея. Есть Лёшка. Старый добрый Лёшка. Может, не такой уж старый в плане возраста — сколько ему сейчас? Тридцать пять? Тридцать шесть? Неважно. Он в прошлом. Как и Наташа. Та Наташа, что растворилась в его облаке — это она в прошлом. А Наталья как никто другой знает, что не было никакого облака. Малина — да, была. И вишня была. А облака не было. И быть не могло. Потому что руки у Лёшки халтурные, и целоваться он не умеет.

— Открывай рот, Поросенок. Открывай, и рычи.

Давясь слезами, Светка зарычала с маминым пальцем во рту. Вместо "рррррр" получалось сплошное "гы-гы-гы", но они обе старательно проделывали упражнение снова и снова.

А ночью опять пришел Лёшка.

Зачем ты здесь? Все кончилось. Я простила тебе твое неумение. Я разрешила тебе остаться со мной. Но не здесь. Я создала для вас новую жизнь, тебе и Наташе — живите! Не мучай меня больше, Лёшка. И Алёша пусть не мучает. И Алексею не нужно. Оставьте меня в покое все трое. Я другая. Я выросла. Повзрослела. Поняла, как жестока была к тебе. Прости. Прости, и оставь в покое. Я не могу так больше, Алёша. Не могу. Пожалей, как я тебя никогда не жалела.

И он послушно жалел. Жалел руками. Губами жалел. Жалел так, что Наталье оставалось желать одного — никогда не просыпаться. Спала, и знала, что спит. Спала, и знала, что руки Лёшкины, губы — все это лишь сон. Но таким реальным был этот сон, что она чувствовала каждый пальчик Лёшин. С закрытыми глазами видела его взгляд: не влюбленный, нет — любящий. Любящий бесконечно. Нежно. Беззаветно.

Ах, если бы муж мог любить Наталью так! Раньше ей казалось, что он любит ее. Но раньше не с чем было сравнивать. Вернее, не с кем. Теперь у нее появился Алексей. Сравнение с ним муж проигрывал всухую.

Просыпаться снова не хотелось. Она еще не проснулась, находилась в пограничном состоянии между сном и реальностью, но пускать в себя настоящий мир не спешила. Что ждет ее там? Опостылевший муж и компьютер — стоит ли ради них просыпаться?

Даже если дождаться, когда муж уйдет на работу, и только после этого вставать — что толку? Что сегодня может дать ей железный Федор? А она ему? Еще вчера они взаимно одаривали друг друга Алёшей. Наталья рассказывала ему, что было в прошлой жизни. Федор показывал ей, как все могло бы быть, не окажись она такой глупой и бездушной эгоисткой.

А сегодня оба они пусты: Наталья уже рассказала свою историю, Федор закончил свою. Теперь они неинтересны друг другу. Пожалуй, не просто не интересны, но и откровенно вредны: они лишь будут напоминать себе, что у них не осталось общей тайны. Тогда стоит ли мучить друг друга? Стоит ли просыпаться?

Вдруг вспомнилось: сегодня суббота. Значит, стоит. Еще как стоит. Поросенок сегодня дома. Не нужно напряженно молчать в ответ на вопросительное мелькание курсора. И железяка Федор не обидится: он ведь знает, что если Поросенок дома — Федору ничего не светит.

Не успела Наталья обрадоваться, как тут же погрустнела: если дома Поросенок, то и муж тоже дома. Можно не отвечать Федору, но игнорировать мужа нельзя. Придется выдавливать из себя слова. Когда нечего сказать — улыбаться через силу. Изображать радость от его присутствия и общую безмятежность чувств.

А где ее взять, безмятежность, когда в душе такая буря? Когда не улеглась еще гроза, вызванная слиянием придуманных облаков.

Где ты, Алёша? Почему позволил оказаться рядом с Натальей чужому мужчине?!

Лайнер вздрогнул, выпуская шасси. Одновременно с ним вздрогнула и Наталья. Уж сколько часов налетала — могла бы некоторым стюардессам форы дать. А привыкнуть никак не может: шасси выпускаются с таким толчком, будто самолет наскочил на небесную кочку.

Светка нетерпеливо выглядывала в иллюминатор:

— Мам, смотрри — машинки игрушечные!

Занятия с логопедом дали толк, но подчас еще в Светкиной речи проскакивало некоторое рычание.

— Это настоящие машины. Только кажутся игрушечными — потому что мы очень высоко.

— Да-ааа?

В голосе ребенка сквозило такое изумление, что Наталья умилилась. Ей бы эту детскую способность удивляться! Будто Светка впервые услышала про высоту, и что с нее все на земле кажется крошечным. А ведь Наталья уже объясняла ей это при взлете.

Дочь лопотала что-то, восторгалась. Но мама уже сосредоточилась на своих страхах. Права ли она? Что творит? А как же Поросенок? Как ребенку без отца? Имеет ли мать право разлучать отца с дочерью, если отец практически идеальный, и с дочерью у них абсолютное обожание?

Объявить мужу о разрыве не хватило духу. Смалодушничала: мол, по матери соскучилась, да и Поросятам не мешало бы почаще видеться с бабушкой. А то живут едва ли не на разных континентах. Хоть и на одном, но на противоположных его концах. Соответственно и видятся в лучшем случае раз в год.

То, что Наталья закончила роман не роман, рассказ не рассказ — ничего не изменило. Алёша как приходил каждую ночь, так и продолжал приходить. Казалось бы — возвращайся в свое прошлое, в их с Натальей общее прошлое. Но нет, он каждую ночь уносил ее в даль дальнюю, в иное измерение, изводил руками своими помудревшими. От его прикосновений хотелось кануть в какую-нибудь вечность, где не будет никого, кроме них двоих.

Каждая ночь незримо меняла Наталью. Ее саму, и ее отношение к миру. Днем она пыталась писать детектив о том, как хитро писательница избавилась от соседа-алкаша, губившего ее круглосуточным ором телевизора. Но стоило пальцам перестать барабанить по клавиатуре, как в памяти тут же возникал образ Алексея. Не того, каким он был раньше, не того, каким Наталья его безжалостно бросила. Того, каким он стал теперь.