Светлана Демидова - Вся палитра нежности
Про любовь… Но сможет ли она поверить в его любовь после одного не лучшим образом проведенного вместе вечера? Не сможет… Значит, надо ее еще раз куда-нибудь пригласить. А куда? Такие чувствительные особы, как она, наверняка любят филармонию… А он, Александр, там сразу засыпает и может даже ненароком всхрапнуть. Была у него уже как-то одна любительница филармонии… Тогда, может быть, на какую-нибудь модную выставку? Нет… он совершенно не разбирается во всех этих новых течениях… Тогда… пожалуй… остается презентация новой коллекции питерской модельерши Аллочки Табачниковой! Какая женщина устоит перед приглашением на показ моделей одежды? Ирина наверняка не сможет отказаться! Надо только переговорить с Джексоном. Он с этой Аллочкой на короткой ноге.
Ирина Кардецкая устояла. Она запросто отказалась от презентации, мотивируя тем, что в этот вечер работает, а отпроситься никак не может, поскольку в этом месяце отпрашивалась дважды по семейным обстоятельствам.
В следующий раз Ирина отказалась от концерта самого модного певца современности Валерия Белая, потом от поездки на выходные в охотничий домик одного замечательного лесничества. Последний отказ Вербицкого добил окончательно, потому что он предложил женщине лазерное шоу на закрытии петергофских фонтанов. Все эти отказы говорили только об одном: самонадеянный старый идиот Вербицкий получил по носу от официантки кафе «У Петровича». Банкир крепко задумался: неужели он и впрямь уже вышел в тираж? Чтобы доказать себе, что он еще мужчина в самом соку, Вербицкий вызвал на дом двух девиц из самого престижного массажного салона и провел с ними в гульбе и блуде всю ночь. Наутро он встал с сильно помятой физиономией, плюнул в собственное отражение в зеркале, вытолкал взашей не в меру разоспавшихся девиц и поехал к Прокофьеву. Цель визита была одна: Александр Ильич хотел выяснить у записного бабника Никиты, чем и как он берет женщин.
Прокофьев встретил его с обнаженным волосатым торсом и очень удивленной физиономией. Поддерживая махровую простыню, которой были наскоро обмотаны его тощие чресла, Никита спросил в стиле растревоженного тинейджера:
– Ты че?!
– Поговорить надо, – скупо отозвался Вербицкий, отодвинул полуголого товарища в сторону и прошел в его гостиную, где без всяких церемоний сел на диван и даже указал компаньону на его же собственное кресло.
Никита опустился на самый краешек, будто ему надо было срочно куда-то бежать и он присел на секунду только из уважения к боссу.
– У тебя что, баба? – догадался босс.
Прокофьев скромно кивнул.
– Ты окажешься в ее жарких объятиях тем быстрей, чем четче и понятней ответишь на мои вопросы.
Никита опять кивнул, как ученик, которого после решения последней задачки обещали отпустить из постылой школы на все четыре стороны.
– Так вот… – начал Вербицкий, и именно в это время за стенкой что-то грохнулось на пол и явно разбилось.
Мужчины в унисон вздрогнули, а в распахнувшиеся двери влетела женщина с короткими белокурыми волосами, перехваченными ярким обручем. Одной рукой она придерживала на груди яркий коротенький халатик, а в другой – держала за горлышко часть разбитой винной бутылки, с внутренней поверхности которой стекали на ковер и прямо на ее обнаженные ноги густые винные капли, красные, будто кровь.
– Никита… я… не хотела… – начала она и, увидев сумасшедшие глаза своего любовника, обернулась.
Александр Вербицкий встретился взглядом с Ириной Кардецкой. Он не смог произнести ни слова, а Ирина смогла.
– Теперь вам понятна причина моего отказа? – спросила она очень спокойным голосом.
Вербицкий кивнул ей точь-в-точь таким же образом, каким ему только что кивал полуголый Прокофьев.
– Объясни ему детали, Никита, – опять сказала женщина и отпустила полы халатика, будто для того, чтобы Александр Ильич мог обозреть тело, которое досталось другому. Вербицкий только вознамерился стыдливо отвести глаза, но Ирина, поглубже запахнувшись, уже скрылась за дверью.
Оставшиеся в комнате мужчины некоторое время молчали, сидя друг против друга. Наконец Никита разродился вопросом:
– Саша, тебе детали нужны?
Вербицкий в раздумье пожевал губами и ответил:
– Скорее, объяснения.
– Чего тут объяснять-то? – взвился вдруг Никита, вскочил с кресла, и махровая простыня упала на пол, обнажив не слишком привлекательную нижнюю часть компаньона Вербицкого.
Александр Ильич невольно улыбнулся и произнес:
– Вот скажи, Никитка, за что тебя бабы любят? Ты же страшный, как… я не знаю что… тощий, желтый, лысый, кривоногий, да еще и волосатый, как… орангутанг!
Прокофьев, еще не отойдя от шока, пожал тощими плечами, а потом все же сказал:
– Шут его знает! Может, за то, что я сам их люблю!
– Прямо так вот всех и любишь?!
– Ну… тех, кто находится в моей постели – обязательно!
– А потом?
– Потом?
– Ну да… когда из постели выскакивать приходится – продолжаешь любить?
Никита в раздумье почесал желтую залысину и ответил:
– Видишь ли, Саша… Мои женщины… они долго помнят, как я их… одаривал… как говорил комплименты, как любил… ну… в постели, а потому прощают все остальное…
– То, что ты их бросаешь?
– Я не бросаю. Я просто не женюсь на них, а если какая-нибудь опять захочет провести со мной ночь – я никогда не отказываю.
– И начинается второй круг великой ночной любви?
– Ага, начинается…
– Ты – самый гнусный и циничный бабник из тех, с кем мне доводилось встречаться, – усмехнувшись, заявил Вербицкий.
Прокофьев широко улыбнулся, обнажив неровные крупные желтые, как залысины, зубы, сказал:
– И тем не менее эти самые бабы меня почему-то любят.
– Ирина – не баба! – резко бросил ему Вербицкий.
Никита тут же перестал улыбаться и очень серьезно сказал:
– Да, Ирина – не баба… Ирина – это Ирина…
– Что ты этим хочешь сказать, черт возьми!! – рявкнул Александр Ильич.
Прокофьев обернулся простыней, как римской тогой, и торжественно произнес:
– Кажется, я на ней женюсь, Саша.
– Чего-чего?! – Вербицкий посмотрел на него с ироничным прищуром. – Ты?! Женишься?! С какого перепугу?!
– Не с перепугу, а… кажется… по любви, в общем…
Александру хотелось еще сильнее прищуриться и уже не иронично, а как можно ядовитее повторить: «Чего-чего?!» – но вдруг он понял, что Прокофьев не шутит. У банкира тут же мелко задрожало колено больной ноги, и он вынужден был положить на него ладонь, чтобы успокоить его предательское трепыхание. Проглотив вязкий ком, который неизвестно откуда взялся у него во рту, Вербицкий проговорил жалким чужим голосом:
