Дорогой дневник - Тори Ру
Я вижу в его глазах бескрайнее спокойное море, кошусь на губы, и кружится голова. От его шеи так классно пахло, когда мы…
Спохватившись, Баг отпускает меня, краснеет и откашливается:
— Короче, как-то так. Попробуешь?..
С готовностью киваю, пытаюсь что-то изобразить, но путаюсь в «задних» и «передних» ногах и в тот же миг оказываюсь на асфальте, а моя отбитая задница взывает о помощи.
Баг ржет как придурок, цепляет меня за руку и приводит в вертикальное положение.
— Пошел ты! Спорим, у тебя тоже ничего не получится! — обиженно ною я и потираю ушибленную пятую точку.
— Спорим! — Баг встает на борд, трогается с места, разгоняется, сгибает ноги в коленях и выполняет высокий прыжок. Доска подлетает под ним, поворачивается на триста шестьдесят градусов и оказывается точно под его подошвами, когда он приземляется. Довольный произведенным фурором, Баг радостно скалится, и я начинаю психовать.
— Все, с меня хватит! Ты — чертов супермен! — искренне возмущаюсь я.
Он показывает мне язык, но тут же подмигивает и примирительно добавляет:
— Да просто я с двенадцати лет этим занимался!
— Вы видели, как чувак «трешку» сделал?
— Когда?
— Только что! — В рядах юных скейтеров начинается волнение.
Баг поправляет куртку и возвращает доску уменьшенной копии самого себя.
— А у меня «трешка» никак не выходит, — сетует хозяин скейта.
— Помедитируешь неделю, и выйдет! Главное — яйца себе доской не отшибить, — серьезно заявляет Баг, и все гогочут.
Я стою на ярком солнышке и тоже от души смеюсь. Рядом с Багом я умею смеяться.
А без него я — всего лишь девочка-тень в углу пустой, забытой всеми комнаты.
Глава 26
Мы бесцельно слоняемся по площади, спускаемся к набережной и, облокотившись на мраморные перила, смотрим на городских уток, благополучно переживших зиму.
Недосказанность перерастает в отчаяние, но все, что мне остается, — ждать, робко заглядывая Багу в лицо. По нему скользят солнечные зайчики — отражение водяных бликов, и радужки зеленых глаз вспыхивают изумрудными огоньками.
Он красив настолько, что захватывает дух, и я завидую его Маше лютой, отравляющей все живое завистью. Еще бы: эта счастливица может позволить себе любоваться им в любое время дня и ночи и, не скрываясь, пользоваться такой красотой.
— Что? — Баг приподнимает бровь и улыбается. Я как никогда близка к признанию в любви — тупому, слезному, вечно все портящему, но быстро отвожу взгляд. Он все равно не сможет позволить себе взаимности.
— Да так, — пожимаю плечами и озвучиваю первое, что пришло в голову: — Ты кому-нибудь завидуешь, Баг?
— Нет. Я просто осознаю, что кто-то удачливее, а кто-то круче. Может, я хотел бы писать песни на разрыв и пробивать для себя дорогу, но я так не умею. Я принимаю: по факту, почти все люди круче меня.
В очередной раз отмечаю, насколько мы похожи в своем смирении. Это пугает, но я отшучиваюсь:
— Не скромничай. Многие бы душу продали за то, что имеешь ты. Взять хотя бы молодняк с площади.
— Успех любого дела зависит от того, сколько времени и сил ты готов на него потратить, а для этого нужно видеть смысл. В средней школе я больше ничем не мог себя занять и пропадал тут со скейтом целыми днями…
— Научишь меня? Я тоже ничем не занимаюсь, так что могу положить на это всю жизнь.
Баг грустно усмехается и, прищурившись, пристально всматривается в воду. В этот момент он кажется мне пустой оболочкой, призраком, исчезающим воспоминанием о чем-то прекрасном, и я вздрагиваю от ужаса. Но в следующий миг его лицо озаряет беззаботная улыбка:
— Знаешь, Эльф, я тут припомнил часть эпичной речи, которую два дня сочинял в свое оправдание. Так вот. Я хотел сказать, что очень ценю то, что ты… решила разделить со мной свой первый раз. Наверное, я бы благоразумно отказался, если бы знал, как обстоят дела, но, когда выкупил, менять что-то было уже поздно. Я… улетел. Это не изменит моего свинского поступка, но я все равно хочу, чтобы ты услышала. В ту ночь я много раз улетал.
Он задумчив и спокоен, и теперь от его невозможных слов улетаю я. В глубокую пропасть, из которой не выбраться.
— Итак, Эльф, что она тебе наговорила? — не меняя тона, тихо спрашивает Баг, приводя меня в замешательство. Я не сразу понимаю, что он говорит о своей матери, и соврать не успеваю:
— Попросила отстать от тебя по-хорошему.
Баг сжимает кулак и лупит им по ни в чем не повинным перилам. Я тяну его за рукав:
— Успокойся. Разве она в чем-то не права? Спать с женатыми мужиками ведь и вправду отстойно…
Во взгляде Бага проскальзывает та самая затравленность, которую я заметила еще во время его утренней погони за маршруткой. Он отворачивается, но послушно разжимает кулак и берет меня за руку.
— Ты, наверное, догадалась: мать у меня пьет, как слепая лошадь. Вышла из завязки и будет бухать, пока где-нибудь не потеряет сознание. А потом ее дружки будут названивать мне: «Выручай, Женек». Она будет материть меня и вырывать из вены капельницы, блевать и ходить под себя, бродить голышом по подъезду и просить у соседей деньги на опохмел, если я не закрою ее на ключ. Такое уже сто раз случалось. Иногда она начинает жизнь «с чистого листа» — когда находит очередного бойфренда. Она по собственной воле завязывает, идет в салон, делает себе ноготочки и каре, даже убирается дома и готовит, и лафа продолжается ровно до тех пор, пока ее не кидают. То есть она может не пить и быть нормальной. Впрочем, такие подвиги она ни разу не совершала ради меня.
Напряженно внимаю рассказу Бага, моей руке так уютно в его руке. Не могу найти слов поддержки, слова — пустой звук, мне гораздо проще было бы отдать за него свою никчемную жизнь.
— Я привык и не помню к себе другого отношения, — продолжает он. — Но, думаю, если бы папаша не ушел от нас к своей шлюхе, мать бы такой не была. Она любила его. А папаша-герой думает, что смог откупиться от нее и от меня той гребаной квартирой, где мать сейчас живет…
Баг сплевывает под ноги и глухо добавляет:
— Родители тоже заделали меня в семнадцатилетнем возрасте. Папаша постоянно гулял. Когда мне было восемь лет, он ушел совсем. Я ненавижу его. Презираю. В детстве поклялся сам себе, что вырасту и покажу ему, как на самом деле должен вести себя настоящий мужик.
