Первый/последний (СИ) - Ру Тори
У меня не случилось с Владом первого поцелуя. Может, это и к лучшему.
— Он и не обещал поцелуев, — подливаю орхидее воды из бутылки и, подперев ладонью подбородок, размышляю вслух. — И больше не позволял себе лишнего. Усадил меня на единственное свободное сиденье в автобусе, встал рядом и молча уткнулся в айфон. Он с кем-то переписывался, а я безучастно втыкала в окно. И, знаешь, что я поняла, дорогая? Именно там, в эмоциональном общении с другим человеком, у Влада и происходит настоящая жизнь, в которой мне нет и никогда не будет места.
Во дворе сгустилась маслянистая чернота, зажегся одинокий фонарь, в комнате нестерпимо похолодало. Пожелав орхидее спокойной ночи, гашу свет и ныряю под плед и тонкое одеяло, по счастливой случайности обнаруженное в шкафу. Но благословенный сон не приходит — я слишком явственно помню тепло и надежность объятий Влада и выключающий сознание аромат парфюма. Лоб ко лбу, горячие губы в миллиметре от моих, громкие вдохи и тяжкие выдохи... Всхлипываю, смертельно мерзну и дрожу.
Мне осталась всего пара пунктов из намеченного плана — я вынырну в социум готовой ко всему. Влад не подписывался на роман, я тоже не стремлюсь к отношениям — по неискушенности можно наломать еще больших дров, а я запала буквально на первого встречного!
Но теперь уже Костя кажется мне смазанным, полузабытым кошмаром, и обида на маму не так остра.
Наверное, она волнуется и не находит места, и в понедельник я обязательно дам о себе знать. Ведь моя цель не в том, чтобы спрятаться и долгие годы жить в вакууме. Я сумею победить свои страхи только глядя в лица тех, кто пытался их мне внушить.
***
На улице ясно, нестерпимо ярко от желтой листвы и запутавшихся в ветках лучей, но утро бодрит отголоском ночного морозца, и изо рта вырываются облачка пара. Блики от стекол скачут зелеными зайчиками, в носу щекочет и свербит.
— Привет, детка! Волшебно выглядишь, — Влад легко спрыгивает со спинки скамейки, перенимает у меня рюкзак, но я на секунду зажмуриваюсь — на его сияющую белизной куртку невозможно смотреть. Проморгавшись, утираю слезы, фыркаю и смеюсь, Влад улыбается. В его серых, почти прозрачных глазах отражается сентябрьское солнце, и я утопаю в их безмятежной глубине.
Вчера он казался мне призраком, порождением тоски и мертвого запустения, неприкаянной душой, но сейчас передо мной снова стоит прекрасный, сотканный из света добрый ангел.
— Привет, ты тоже... — с трудом отвожу взгляд и сконфуженно бубню: — Что там по расписанию? Первой парой статистика? Скука смертная. Боюсь, что усну...
Влад хватается за подброшенную мной тему и, все три квартала до универа, болтает про то, что собирается заводить знакомства со старшекурсницами, чтобы стрелять у них контрольные и курсовые. Он не вспоминает о вчерашнем, и я искренне благодарна ему — за чуткость и уважение к моим чувствам.
Совместное появление в корпусе уже не вызывает бурной реакции, но девочки все еще с пристрастием разглядывают мой наряд, наши сцепленные руки и Влада — под стать погоде и моему луку, он тоже в светло-голубых джинсах, белом худи и белой ветровке, и выглядит на сто из ста.
Варвара, как ей и положено по статусу, изображает радушие, а Макар обескураженно кряхтит и сжимает кулаки.
Мое увечье действительно отошло на десятый план, померкло перед сенсацией по имени Влад Болховский и уже никого особо не волнует.
Умиротворенно развалившись на стуле, Влад отвечает на приветствия кивками и приторными улыбочками, но его айфон разражается настойчивым жужжанием и он, извинившись, быстро выбегает из аудитории. Мне остается лишь брендовая ветровка, сиротливо висящая на изрисованной спинке, и ворох неудобных, ранящих вопросов в пустоту.
Раздается грохот, чья-то тень скользит по парте, справа подсаживается Макар — на его скуле темнеет еле заметный, явно замазанный консилером синяк, в глазах застыла не то обида, не то боль, и я отодвигаюсь до тех пор, пока ножки стула не упираются в стену.
— Слушай, Москва, — сипит он. — Зачем ты так, а? Все же было хорошо... Я имею в виду, между нами.
Напрягаюсь от смутного дежавю — неужели Елистратов пытается обвинить меня в собственном малодушии?.. Манипуляция, знакомая до тошноты, отныне на мне не работает, и я сохраняю олимпийское спокойствие.
— Макар, я все понимаю и не обижаюсь. Я всегда отдавала себе отчет, что мой шрам может стать проблемой, и ни на что особо не надеялась. Рано или поздно ты бы узнал о нем, так что... не кори себя!
— Да нет, Москва, я морозился не из-за шрама, — Макар облокачивается на мою парту и скорбно вздыхает: — Я знал, что этот мутный с четверга к тебе подкатывает, и что ты вроде как не против. А вчера вы заявились открыто... Выходит, ты обманывала меня.
С моих губ срывается нервный смешок — Макар разыгрывает сцену ревности, но его брезгливый взгляд на мой шрам я помню как сейчас.
Он жалок. По-настоящему жалок и окончательно похерил добрые отношения, еще недавно возможные между нами.
— Нафига тебе этот Болховский, — быстро шепчет Макар. — Он же слизняк, позер и редкостная тварь. Я не стал давать ему сдачи, потому что не сдержался бы и загасил. Он бросит тебя, вот увидишь. Ты у него не первая... Весь город говорит, что он моральный урод. Ты хоть комменты в интернете читаешь, Москва?
— У меня его нет, — отрезаю я и, подняв голову, с надеждой смотрю на дверь, но Влад где-то запропастился, а Макар продолжает наседать:
— Эрика, я же не предлагаю тебе ну... интим, и не зову замуж, можно же просто общаться, вместе проводить время... Но этот... ушлепок никого к тебе не подпускает! Я могу познакомить тебя со своей тусовкой, а ты представишь меня своим друзьям из Москвы...
Разговор начинает откровенно забавлять, и я смеюсь уже в голос:
— Чтобы что, Макар?
— Ну, у меня есть мыслишки в следующем году перебраться в столицу...
— А я не собираюсь туда возвращаться. У меня нет там друзей! И ты... отвали! Просто отвали, ладно?..
Макар бледнеет, захлопывает рот и прищуривается. Силится придумать складную отповедь, что-то беспомощно выискивает в моем лице, но я еще шире скалюсь, и он в ярости выплевывает:
— Ладно, Александрова. Я не гордый и пока отвалю. Но цыплят по осени считают.
***
Глава 28. Эрика
Макар уходит восвояси, нервно поводит плечами, играет желваками и отворачивается, но даже вид красавца со спины признан внушать девочкам трепет и восторг. Елистратов слишком глуп и самовлюблен, чтобы зацикливаться на мести — залижет душевные раны, переключится на другую, и его детская обида пройдет.
Попытка меня запугать вызвала не страх, а ответную агрессию — значит, я делаю большие успехи.
Влад возвращается, вразвалочку проплывает по аудитории, плюхается на свой стул и подмигивает мне, но утренний тихий свет в его глазах больше не сияет, в них темно, как в глубоком колодце.
— Все нормально? — не сдерживаюсь я, и он буднично кивает:
— Да, все в норме. Мать звонила.
— Кто?! — у меня обрывается сердце.
Костя постоянно внушал, что я не разбираюсь в людях и обязательно обожгусь, и недавние слова Елистратова о моральном облике Влада упали на благодатную почву. Неужели эти двое оказались правы, и Влад меня обманул?.. И трагическая история об умерших родителях — всего лишь слезливая выдумка, о которой он уже и сам не помнит?..
Влад считывает мое замешательство, хмурится и трясет головой:
— Черт. Мачеха. Девушка отца. После его смерти она была моим опекуном... Короче, все сложно.
Он опять расстроен и явно не желает развивать тему, пришедший препод начинает лекцию, и я поспешно раскрываю тетрадь.
Но объяснения статистических методов звучат монотонным фоном — я проваливаюсь в размышления о прошлом и настоящем.
Почему я все еще ведусь на нелепые сплетни, ведь Влад ни разу не давал повода ему не доверять? Может, всему виной моя травма — я до сих пор не понимаю, зачем он вызвался мне помочь и предложил дурацкую игру и, несмотря на бабочек, привычно оживающих в груди при его появлении, позорно и подло в нем сомневаюсь...
