Сожги венец безбрачия - Евгения Халь
Многие женщины после этого пытались им манипулировать. Но только не Лаура.
И по жестокой иронии судьбы он сам сейчас поступал с ней так же: врал и манипулировал. После той истории с Ольгой он решил, что никогда не поступит так ни с кем. Но возможно ли вообще не врать? Нет, решительно невозможно. Матвей ненавидел ложь. Пациентам он не лгал. Просто недоговаривал правду. Всех остальных держал на большом расстоянии.
Никого не впускал в сердце и чувства. Ему это было не нужно. До сегодняшнего дня. Пока Лаура не прижалась к нему. Пока его не ударило током при ее прикосновении. Физически ударило. Пока он не понял, что она такая же, как и он. И впервые задумался: а может, и на нем лежит проклятье? Подобное притягивает подобное. Может быть, вселенная поэтому свела их вместе? Никого у них нет. Семья хуже чужих людей. Двое на пронзительном ветру одиночества.
Вся жизнь Матвея тоже была ложью. Он изображал, что всё хорошо. Он врал себе, что пустая квартира это то, что нужно. Так спокойнее. Нет никого рядом, а значит, никто не вонзит нож в спину. Всё обживается. Всё обвыкается. И даже застрявшая в тебе пуля обрастает мясом, становясь частью тебя. Главное, чтобы никто не попытался ее выдернуть через много лет.
Но Лаура вдруг наполнила его жизнь каким-то особым смыслом. Странным ощущением, которому он не мог дать название, но понимал, что это что-то очень дорогое и важное. И нужно вцепиться в это важное и странное. Вцепиться и никуда не отпускать. А название потом само придет. Мозг подтянется за чувствами. Матвей вдруг почувствовал, как шевельнулась та самая застрявшая внутри пуля. Шевельнулась и двинулась вверх, к сердцу.
– Доверься мне, Лаура, – мягко сказал Матвей. – В конце концов, это я виноват в том хаосе, в который превратилась твоя жизнь.
– Ты-то здесь при чем, Матвей? Я сама пришла к тебе на сеансы.
Матвей подавил острое желание рассказать ей всё. Нет, не сейчас. Ей и так тяжело.
– На моих сеансах выяснились все эти подробности. Как врач я чувствую ответственность. И если твоя мама тебе не рассказала до сих пор, значит, есть очень веская причина.
– Я хочу всё узнать. Сейчас же! – всхлипнула она.
– Ни в коем случае, – возразил Матвей. – Ты всё испортишь. Тебе будут врать, как обычно. И мы никогда не узнаем правду. Доверься мне, слышишь? – он взял ее за плечи и заглянул в глаза. – Мы всё узнаем вместе и в своё время. Главное: действовать очень осторожно. А сейчас тебе нужно поспать. Я дам тебе снотворное. А сам пока попытаюсь через свои связи выяснить, кто такая эта Шура Колесникова, и где она сейчас.
– Не хочу спать, – всхлипнула Лаура.
– Не спорь с врачом.
Он достал из кармана упаковку снотворного. Как чувствовал: взял с собой. Выщелкнул таблетку, пошел на кухню, принес стакан воды. Протянул Лауре лекарство. Она подняла на него затравленный взгляд.
– Мы разберемся, вот увидишь, – через силу улыбнулся он.
– Матвей, – она осторожно дотронулась до его руки, – почему ты мне помогаешь?
Матвей вздохнул и мысленно ответил ей:
– Ты ждешь счастья, девочка. Проходят недели, месяцы, годы. А его всё нет. Я давно уже не жду. Незачем. Некого. Мне уютно в пустоте и одиночестве.
Но мне всегда интересны те, кто барахтается и ищет. В них столько жизни! Столько надежды и энергии! Им хочется раскинуть руки и крикнуть: «Мне хорошо! Я счастлив!» Потому что им кажется, что счастье вот-вот их найдет.
Но «вот-вот» ускользает, и руки бессильно опускаются. Вместе с уголками губ, которые устают улыбаться. Раньше в этот момент мне всегда становилось смешно от тщетности их попыток. Представляю, как смешно богу. Когда-то я тоже так жил: ждал счастья, радовался каждому утру. Вот-вот, еще немного и пронзительное счастье ворвется в мою жизнь. А потом я просто постарел.
Возраст – это не количество прожитых лет. Возраст – это умение радоваться мелочам и ждать чуда. Если ты разучился, то стал стариком. В двадцать пять или в тридцать – не суть. Я чувствовал себя стариком. Мне тридцать пять. Я больше ничего не ждал. И только с тобой душевная старость вдруг отступила. Что-то шевельнулось внутри. Из-под холода одиночества внезапно, как подснежник сквозь снег, проклюнулась крохотная надежда.
Она ждала ответа. И вслух Матвей произнес:
– Ты пришла ко мне за счастьем, вот мы его вместе и ищем. Я не умею лечить тело, но зато умею лечить душу.
– Но ты не умеешь лечить прошлое, – возразила она.
– Прошлое не нужно лечить, Лаура. Прошлое не там, в глубине лет. Оно здесь. Ты – это твое прошлое. В эту самую минуту ты являешься кульминацией всего, что ранее совершили для тебя и против тебя. Не ты сама, а другие. А теперь мы всё возьмём в свои руки. Мы вместе всё изменим.
Матвей дал ей снотворное, подождал, пока она заснула, и сфотографировал на телефон тот старенький снимок, на котором были запечатлены отец Лауры и его любовница. После этого встал, вышел из квартиры и сел в машину. Взял телефон, перевел на банковский счет Марины аванс, который она ему выплатила. И немедленно ей позвонил.
– Что случилось, Матвей? – сонным голосом отозвалась Марина. – Два часа ночи! Что-то срочное?
– Очень срочное, Марина. Я больше не участвую в вашей афёре. Деньги только что вернул. Проверьте банковский счет.
– Афёра? – зло усмехнулась она. – Вот как вы заговорили, молодой человек. Да я вас раздавлю! Можете прощаться с медицинской лицензией и искать работу грузчиком. Все связи подключу, но вы в профессии не останетесь.
Матвей ухмыльнулся и сбросил звонок. Приехал домой и, не раздеваясь, лег в кровать. До рассвета он просто лежал и смотрел в темноту. В восемь утра он подъехал к отцовскому дому на Новорижском шоссе и нажал кнопку звонка на воротах.
– Матвей? Какая радость! – раздался из динамика на воротах голос Милы.
– Доброе утро! – Матвей растянул губы в улыбке, глядя в глазок видеокамеры. Ворота открылись, Матвей заехал во двор. Мила выбежала из дома, кутаясь
