Очарованный - Джиана Дарлинг

Я закатила глаза.

— Мейсон, эти «мероприятия» важны. Для нас с тобой.

Он тяжело вздохнул.

— Мой дядя оказал на меня давление и я сказал, что мы все ещё видимся, на что он ответил, что он был бы горд, если бы слухи воплотились в жизнь и он увидел кольцо на твоём пальце.

Я засмеялась в знак солидарности, потому что у нас обоих были сложные отношения с фигурами нашего отца, и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. Вспыхнула камера телефона, когда кто-то нас сфотографировал, но в этом и был смысл всех этих вещей. Мейсон помог моей известности, возил меня по городу, когда я впервые приехала, а я продолжала помогать его властной гомофобной семье, будучи его спутницей.

Его губы поджались, но он расслабился, когда я положила руку ему на плечо и повела обратно к нашему столу, чтобы занять наши места. Когда он положил свою руку поверх моей, он посмотрел на меня мрачными глазами.

— Ты тоже важна для меня, Козима, и я могу сказать, что ты недовольна. Даже более чем обычно, что я должен отметить, это о чем-то говорит.

Я быстро отвела взгляд, высвободив руку из его хватки.

— Ты едва меня знаешь.

— Я знаю тебя уже два года. Я бы сказал, что это значительный срок, — возразил он, его голос был жестким от раздражения.

Он заслуживал большего, чем моя раздражительная оборонительная позиция, но я снова начала протестовать.

— Я просто конфетка для твоих рук, Мейсон. Расслабься.

Внезапно его рука оказалась на моей, и меня повернуло на сиденье, пока я не оказался лицом к нему полностью, мои колени оказались зажаты между его коленями. Выражение его лица было холодным и жестоким.

— Не смей. Не оказывай себе и нашим отношениям медвежью услугу, делая вид, что это сделка, а не эмоциональная связь. Я здесь как твой доверенный человек, так же как и ты мой. Что с тобой не так, что ты так легко об этом забываешь?

Я выдернула руку из его хватки, избегая осуждения в его ледяных глазах. Обычно я могла контролировать свое необоснованное желание дистанцироваться от людей, особенно мужчин, в моей жизни, но события последних нескольких дней настолько вывели меня из строя, что я почувствовала себя так, как будто меня пропустили через измельчитель древесины. Кусочки моего израненного прошлого, бурного настоящего и мечтаний о будущем лежали вокруг меня, словно обломки, и я понятия не имела, как разобраться в этом хаосе.

— Простишь меня? — тихо спросила я Мейсона, скрестив ноги и наклонившись в кресле так, чтобы я могла обхватить его шею сбоку. — Сегодня вечером я на грани.

— Ты могла бы поговорить со мной о том, почему это так, — мягко предложил он, все еще злясь. — Я знаю, что ты не любишь говорить о своем прошлом, но что-то или, может быть, кто-то снова всплывает в настоящем? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно, верно?

Я вздохнула и повернулась к своему стакану красного вина в поисках утешения, как сделала бы любая женщина Ломбарди.

Мы с Мэйсоном молчали, когда начался ужин, и хорошо одетый конферансье вышел на сцену, чтобы рассказать о благотворительной организации по борьбе с раком, которую мы поддерживаем. Я играла с едой вместо того, чтобы есть ее, хотя обслуживал мероприятие один из моих любимых нью-йоркских поваров. В моей голове было слишком много вещей, чтобы погрузиться в этот великолепный вечер. Мое сердце сильно колотилось, зная, на какой риск я пошла, отправляясь в Англию, хотя я надеялась, что это окупится, когда я буду позировать самому знаменитому фотографу в мире.

— Эй, — тихий голос Мэйсона прервал мои мысли, и я подняла голову и увидела, что на его лице отразилось нечто более резкое, чем беспокойство, что-то вроде беспокойства. — Ты все еще готова к этому? Мы всегда можем пойти домой.

Я категорически покачал головой.

— Нет. Я знаю, что это важно для тебя, поэтому это важно и для меня.

Он коротко кивнул, но был расстроен тем, что я так молчала. Я отмахнулась от беспокойства и сосредоточилась на предстоящем вечере. Первая любовь Мэйсона, его лучший школьный друг и тайный бойфренд, умер в двадцать три года от рака мозга, и теперь, когда у Мэйсона были деньги и влияние в городе, он стал одним из крупнейших покровителей благотворительной организации. Именно поэтому я согласилась, чтобы меня «продали» на свидание тому, кто предложит самую высокую цену, чтобы собрать деньги на лечение болезни.

Ирония того, что я снова добровольно продавала свою красоту, не ускользнула от меня, но мой терапевт заверил меня, что это реальный способ «вернуть себе силу» и переписать травмирующий опыт в позитивный и альтруистический.

Я думала, что это полная чушь, но мне хотелось поддержать Мейсона, и у меня был опыт игры на своей красоте, как у маэстро на его инструменте.

— Дамы и господа, уважаемые гости, — драматически заявил ведущий. — Для меня большая честь объявить о предметах, которые мы выставим на аукцион сегодня вечером. Пожалуйста, помните, что доходы пойдут на очень достойное дело. — Я попыталась сосредоточиться на его объяснении благотворительности, но иголки играли по коже на моей шее. Нахмурившись, я слегка повернулась, чтобы смахнуть зуд, когда заметила его. Граф Торнтон Александр Дэвенпорт сидел за одним из главных столов перед сценой, скрестив ноги и небрежно перекинув одну руку через стул рядом с ним, где сидела и болтала с ним симпатичная молодая женщина. Та самая белокурая богиня, с которой я видела его в последний раз в Милане, леди Агата Говард. Я не могла видеть его глаз со своего места, но без колебаний знала, что он смотрит на меня.

Надежда и страх бурлили во мне. Я прижала кулак ко рту, борясь с тошнотой.

— Слишком много вина? — пробормотал Мейсон, все еще глядя на ведущего.

Я покачала головой, мои глаза неумолимо устремились на мужчину в другом конце комнаты. Я чувствовала, как якорь болезненно натягивается в моей душе, когда наша связь натянулась и завибрировала энергией. На нем был полностью черный наряд, если не считать золотого шелкового нагрудного платка. Даже находясь так далеко, я чувствовала, как у меня буквально перехватило дыхание.

Какого черта Александр делал на этом благотворительном мероприятии?

Я судорожно сглотнула и попыталась оторвать взгляд от золотого нагрудного платка. Не слишком ли было думать, что он носил это как тонкое