Лекарство от одиночества (СИ) - Юлия Резник
В себя прихожу от того, что кто-то стучит в окно. Жму на тормоз. Да так резко, что меня сначала по инерции отбрасывает вперед и тут же вжимает в кресло.
— Ты какого черта творишь? Ты какого… — рычит Бутенко, распахивая дверь и осекается, видно, прочитав по моему лицу, что я не в себе, резко меняет тон. — Эльвир, ну ты что? Случилось что-то?
Смотрю на него остекленевшими от слез глазами. Интересно, а Борисыч знал, что Юрка гуляет? Кто из наших друзей знал?! Боже, какая пошлость! Меня тошнит. Сердцем тошнит. Сейчас выблюю…
— Ты знал, что Валов мне изменяет?
Почему-то я уверена, что пойму, если Георгий соврет. Потому я очень, очень внимательно вглядываюсь в его чернючие глаза. И замечаю тот момент, когда они шокированно округляются.
— Нет. Ты уверена? Может…
— Я что-то не так поняла? — всхлипываю и задираю лицо, чтобы опять не зареветь. — Брось. Я, конечно, дура, но не настолько.
Боль в сердце напоминает схватки. Короткий перерыв закончился, и вот он — новый виток агонии. Мне бы выжить в ней. А как? Если не живется.
Прячу лицо в ладонях. Остервенело тру. Бутенко, так и продолжающий стоять рядом, откашливается.
— Давай-ка, девочка, я тебя домой отвезу.
Моей руки касается его огромная лапища. Я вот только сегодня, помнится, удивлялась тому, как он умудряется своими грабарками выполнять настолько ювелирно точную работу в операционной. Ч-черт, опять мысли разбегаются! Надо же…
Бутенко тащит меня за руку, я послушно иду за ним. В следующий раз осознаю себя уже сидящей в его огромном внедорожнике. Довольно стареньком, но ухоженном.
— Я отвезу, — зачем-то повторяет Георгий, стрельнув в меня задумчивым взглядом.
— Отвези. Но не ко мне. Не могу…
— А сын?
— Он с родителями. Я их предупредила, что задержусь. Хотела… А там они, и… — замолкаю, сглотнув. Продолжать нет никакой возможности. Ощущение, что озвучивая это, я еще больше пачкаюсь. Хотя, казалось бы, куда еще? Год, или даже полтора мой муж приходил ко мне в постель после другой бабы, а я ничего, дура, не замечала.
Прижимаюсь разгоряченным лбом к стеклу. Не иначе как в приступе мазохизма перебираю в памяти воспоминания о том времени. Получается, они трахались, когда я была беремена? Или все началось раньше? Когда я готовилась к ЭКО? Или когда мы снова и снова пытались забеременеть сами, но ни черта у нас не получалось? И я жрала себя, я себя считала неполноценной… Я мучилась, а он…
Господи, он хотя бы предохранялся?
Колотит. Я задыхаюсь. Позорно всхлипываю, хотя вроде бы даже успела заткнуть рот кулаком.
— Эль, ну что ты? Нельзя так душу рвать.
Конечно. Он прав. Нельзя. Но та рвется в клочья и шмякается под ноги. И вот, казалось бы, что может быть банальнее измены в нашем королевстве? А я совершенно к ней не готова. А я почему-то, дура, была уверена, что Юра выше этого. Хотя бы потому, что он, мать его так, удовлетворен! Я же все ему позволяла… Все вообще. Иной раз вспоминать стыдно. Ее он трахал так же? Или Елена, в отличие от меня, подобного не терпела? А вообще, конечно, удивительно, как измена меняет оптику восприятия. Еще недавно то, что сейчас видится не иначе как грязью, воспринималось совсем не так…
— Приехали.
Машинально киваю. Быстро. То ли обычных пробок не было, то ли я просто выпала из реальности. В каком-то бреду выхожу из машины, недоуменно оглядываюсь по сторонам. Среди вековых сосен виднеется черная крыша уже знакомого дома и лоскут лазурного моря.
— Ты сказала, что не хочешь домой, — поясняет Бутенко, дернув плечом. — Или передумала?
— Нет.
Голос звучит сипло. Будто я орала, как сумасшедшая. Хотя я как раз таки не орала. Возможно, зря. Возможно, выскажи я все, что думаю, Юре, выплесни это все из себя, оно бы меня не убило? Я же струсила. Потому что тогда бы дороги назад уже точно не было, а я… Я все еще не знаю, как без него жить. А я люблю… Люблю мучительно. И эта больная любовь — как яд. Травит, травит, травит…
— Тогда давай в дом? Я что-нибудь приготовлю на ужин.
И Бутенко действительно тщательно моет руки и начинает готовить. А я молча гляжу в окно и попиваю винишко, бокал с которым он мне вручил, стоило только войти. Вручил молча. За это, кстати, ему отдельная благодарность. Не хочу сейчас говорить. Не могу…
Поджимаю под себя ноги, свернувшись в кресле калачиком. Что мне делать? Как дальше жить? Я не понимаю. Юра сказал этой своей, что любит только меня. Но, боже, как можно любить и предавать?! Как можно трахать, размениваться, воровать себя по чуть-чуть у той, кому со слезами на глазах обещал быть верным?
— Ты как любишь? С устричным соусом или с соевым?
Бутенко ставит на стол передо мной большую миску с зеленым салатом. Смотрю на его огромные ладони, запястья, предплечья, покрытые густой шерстью. Перед тем, как приступить к готовке, он закатал рукава на горчичного цвета рубашке и расстегнул пару пуговиц у горла. И да, он и правда ничего. Не в моем вкусе — слишком большой, рука в обхвате — как мое бедро, а бедро — как моя талия, взрослый опять же. Кажется, мы в последний раз отмечали его сорок три? Определенно мне нужно быть более внимательной к друзьям. Ведь я не стала бы за это ручаться…
— Эля?
— Займись со мной любовью, — выпаливаю я то, что еще даже в голове не успело оформиться, и в ужасе замираю. У Бутенко от удивления вытягивается лицо. А взгляд становится таким… таким… Не ожидал от меня такого, да? Я тоже. Не ожидала. Внутри — истерика, которой, впрочем, я не позволяю проявиться снаружи. На смену боли как-то очень резко приходит ярость. А вместе с ней — закономерное желание — отомстить, да. Желание такой силы, что, кажется, я умру мучительной смертью, если не сделаю этого.
Поднимаю ладонь
