Лекарство от одиночества (СИ) - Резник Юлия

– Что случилось? – не выдержав, резко торможу.

– Это ты мне скажи. Мы же вроде бы все решили. К тому же ты сама вроде была заинтересована в том, чтобы не поднимать скандал.

– Все верно.

– Тогда какого черта твой муж угрожает мне иском?!

– Каким еще иском? – округляю глаза.

– Ты что, ничего не знаешь?

– Нет, – трясу головой. – А чего он хочет?

– Выяснить, что стало с его спермой. Он просто спятил, Эля. Я тысячу раз ему объяснял, естественно, в неформальной обстановке, что она не была использована. Но он ни в какую не хочет в это верить. Этот суд – полнейший абсурд! Он не узнает ничего нового, зато вкатает в землю мой бизнес.

В обычно размеренном и холодном голосе Матиаса проскальзывает неприкрытая злость. И она до того мне созвучна, что глаза застилает алым. В котором весьма органично смотрятся борочные театральные интерьеры.

– Я с ним поговорю. Ничего пока не делай, ладно?

– Ладно. Ты не подумай, я ему предлагал решить этот вопрос полюбовно. Рассказал о результатах расследования, показал гребаные образцы, что они, бляха муха, целехоньки, и предложил огромную денежную компенсацию, но ему не это, кажется, надо.

– А что?

– Тебе лучше знать. Ребенок? Похоже, он никак не смирится, что его нет. И за это готов уничтожить всё и всех. Мой бизнес, ваш брак и твоего ребенка.

– Нашего.

– Прости, Эль, но судя по тому, как он себя ведет – твоего.

Каждый раз, каждый гребаный раз мне почему-то кажется, что больнее уже не будет. И каждый раз убеждаюсь в обратном.

– Я поговорю с ним и отзвонюсь.

– Буду признателен.

Когда я нахожу Веру в переполненном буфете, уже дают третий звонок.

– Прости, дорогая, мне нужно срочно домой.

– Случилось что-то?

– Да. Случилось… Юра окончательно рехнулся.

– Я могу чем-то помочь?

Отрицательно качаю головой и даже делаю несколько шагов к выходу, когда вдруг щелкает:

– А вообще да, Вер. Ты можешь мне сказать, не продала ли ты еще свою квартиру? Если… Если нам с сыном придется куда-то уйти, мы можем рассчитывать на тебя?

ГЛАВА 20

ГЛАВА 20

Кажется, пробуждение еще никогда не было настолько тяжелым. Встряхиваюсь, открываю глаза. За окном сгустился туман. Отсыревшие под кондиционером простыни холодят тело. Встаю и надолго залипаю взглядом на спящем муже. В глубине души понимая, что это – в последний раз. Да, вчера я так и не нашла в себе сил поговорить с ним, но и простить его поступки я не смогла тоже. И вряд ли когда смогу. Теперь уж это ясно, как белый день. Как бы невыносимо и горько мне не было. Как бы не было тяжело рвать по живому… Стоит признать, что всему однажды приходит конец.

Жаль только – ехать некуда. Верина квартира, на которую я так рассчитывала, оказалось, давно сдана. Так что мне придется вернуться к родителям, пока я не подыщу варианта получше. Если я вообще смогу себе позволить арендовать квартиру. Цены на жилье в нашем городе подбираются к столичным, тогда как зарплаты остаются вполне себе провинциальными. Я пока вообще не представляю, как буду выкручиваться. Скорее всего, брошу универ и наберу подработок в какой-нибудь частной клинике. Там, говорят, платят больше.

Сглотнув мерзкое дребезжание в горле, иду в ванную. Привожу себя в порядок, умываюсь холодной водой и заглядываю в гардероб. Я ни в коем случае не хочу делать из своего ухода событие. А потому собираюсь по-тихому, пока все спят, чтобы это не выглядело демонстративно, так, будто я только и жду, когда меня остановят.

Первым делом в чемодан отправляются Мишкины вещи. Потом мои. С удивлением понимаю, что не так-то и много у меня тряпья оказалось. Восемь лет жизни вместились в три чемодана. Некоторые мои приятельницы на отдых больше берут.

На дорожку присаживаюсь. Вздыхаю, разгоняя мучительное напряжение, сковавшее грудь металлическим обручем. Главное, все делать плавно, чтобы не расплескать душевную муть. И подступившие к горлу слезы.

– Элька? Ты чего тут сидишь?

Юра заходит в гардероб, сладко во весь рот зевая. Из одежды нам нем – одни трусы, позволяющие в полной мере оценить то, что я теряю из-за своей принципиальности. Телом проходится волна жара. Все мое естество к этому мужчине рвется. И эти реакции так остры! Словно и не было восьми лет, за которые чувства, по логике, должны были бы притупиться. Я сама как будто умираю, меня не становится, а моя любовь все никак не сдохнет. Как так? За что мне эта за несправедливость? И почему так сложно произнести:

– Я ухожу, Юр. Подаю на развод.

Лицо Валова вытягивается. Он сонно хлопает глазами и обводит взглядом стоящие у двери чемоданы.

– Эль, ну какого черта, а? – запрокидывает лицо к потолку.

– Это я должна у тебя спросить. Какого черта ты угрожаешь Пятсу судами?

– Ах, вот оно что. Этот мудак тебе еще и нажаловался.

– Нажаловался, да. И вот что я тебе скажу, Юр, если ты сунешься к Матиасу с иском, если подвергнешь Мишку такому испытанию…

– Какому испытанию? Брось. Ему два. Он ничего не понимает!

– Так ему объяснят. Поверь, найдутся «добрые» люди. И как ты тогда ему в глаза смотреть будешь, а, Юра?

– Тебя послушать, так я чудовище! Но ты попробуй поставить себя на мое место!

– Твой материал не был использован, а ты из-за того, что просто не можешь с этим смириться, готов протащить нас через ад и даже не задумываешься, что с той стороны есть свои интересанты.

Юра хмурит брови, не сразу понимая, на что конкретно я намекаю.

– Ты про Мишкиного донора, что ли?

– Да. Он ведь тоже хотел в суд идти, Юра. Я умоляла его этого не делать… – отворачиваюсь и делаю глубокий вдох, чтобы не заплакать.

– И что?

– И то, Юра. Он поступился своими личными интересами ради малыша, которого знать не знает! А ты… Тот, кто растил его, кто менял ему пеленки и купал… Кто любил вроде и пылинки сдувал, берешь и все уничтожаешь. – Вывалив все это на Валова, я буквально сатанею от злости. Материнский инстинкт выступает на первый план и перекрывает собой все другое: любовь к мужику, в которой я потерялась, мою по нему тоску, и даже страх одиночества. В конце концов, если так разобраться, я теперь никогда не буду одна. У меня Мишка! И преобладающее над всем остальным желание любой ценой его защитить. Вот оно и придает мне силы. Цементирует источенный болью и страхами стержень. Я встаю с чемодана и, сжав руки в кулаки, подхожу к Юре вплотную: – Только знаешь что? Я тебе не позволю. Хочешь идти в суд? Пожалуйста. Но не удивляйся, когда Мишкин отец сделает то же самое, чтобы в принципе вывести тебя из игры.

Я разворачиваюсь, подхватываю чемодан за ручку и шагаю к дверям.

– А ты только этого и ждешь, да? – орет Валов. – Посмей только с ним встретиться! Мишка по закону мой!

– Твой? Твой, блядь?! Разве? Господи боже… Сам не гам, и другому не дам, да, Юра?

Но тот будто вообще меня не слышит и гнет свое:

– Или ты уже встречалась с этим узкоглазым?! Ты знаешь, кто он?

О том, что красиво расстаться не выйдет, я понимаю, когда у Юрки от моего удара дергается голова.

– Ублюдок. Какой же ты ублюдок, Юра…

Ох, как меня колбасит! Струна, натянувшаяся внутри, рвется, заставляя вибрировать каждую клетку в теле. И приходит осознание конца. Если до этого, положа руку на сердце, еще были какие-то варианты, то Юрка их уничтожил махом.

– Мама…

Скуля, как побитая псина, выскакиваю за дверь.

– Эля… Элька, прости. Это все нервы, Эля…

– Руки убрал! Меня сын зовет.

– Эля…

– Уйди! Не делай мне из ребенка заику.

Юра все-таки меня отпускает. Влетаю в детскую, а перед глазами стоит его почерневшее лицо. Он быстро опомнился, осознал, что ляпнул, но то, что слово не воробей, потому и придумали, что… да, не поймаешь его. Не поймаешь. И сказанного назад не вернешь. Узкоглазый…

– Проснулся, котеночек? – шепчу я, подхватив Мишку на руки.