Елена Вернер - Черный клевер

– А баночку икры вы не купили? – Лора разбирала пакет и выкладывала продукты на стол.

Ирина Анатольевна беспечно хмыкнула:

– А на что она! Одна растрата. Я зато купила селедки. Знаешь рецепт такой? Берешь селедочку, чистишь, рубишь меленько, и с маслом, плавленым сырком и морковкой смешиваешь. Я все это «икоркой» называю. От красной икры почти что не отличишь – по вкусу, я имею в виду. Люблю, когда дешево и сердито. Сейчас приготовим!

Лора угукнула. А она вот не любила это «дешево и сердито»… Ложная «икорка» никогда не сравнится с настоящей, да и к чему? Зачем подменять и обманывать, называть блюда чужими именами? Людей ведь не называют… хотя и пытаются заменить одних другими, и даже довольно часто…

Будущее казалось Лоре тоскливым. Она уже перестала кормить сына грудью и видела, как он становится все самостоятельнее день ото дня. Конечно, до совершеннолетия ему еще далеко, пешком под стол ходит, но все же они окончательно разъединились, Лора и Алеша.

Но хуже всего то, что окончательно разделились Лора и Глеб. Она не заметила, когда именно это произошло, что послужило причиной. В таких явлениях нет одной причины, одного поворотного дня. Чуть слабее улыбка, чуть короче поцелуй, чуть раздраженнее вопрос. Усталость, ворох дел и забот. Выходя из декретного отпуска, Лора думала, что скоро все вернется на круги своя, что они снова будут решать связанные с магазинчиком задачи. Они и решали, но деловито, словно коллеги, а не супруги. О таком обычно болтают на женских форумах, и явление становится настолько обыденным, набившим оскомину, что перестает казаться настоящей, реальной жизнью, все время кажется, что такое случается только с другими, людьми недалекими, неумными, нечуткими… И вот теперь Лора оказалась в той же ситуации, а как – и сама не успела заметить. Если вспомнить сравнение с пресловутой любовной лодкой, то даже крушения как такового не было, просто где-то в корпусе появилась течь, и тут надо было либо что есть сил вычерпывать прибывающую воду, либо облегчать лодку от носа до кормы, либо объявлять эвакуацию. Иногда Глебу не то чтобы хотелось романтики, но он вспоминал, что, кажется, женщин надо баловать, и тогда устраивал что-нибудь неожиданное и приятное, и Лора радовалась. Он притаскивал домой букет гербер или вез ее в кино, где они два часа хрустели попкорном. Но часть нее, маленькое вертлявое существо на ломких ножках, сидящее в самом дальнем уголке души, взирало на это отстраненно и даже со злорадством, не очень объяснимым. Будто знало, что все попытки напрасны. Периодически Глеб ревновал ее – то к участковому педиатру, улыбчивому брюнету с темными волосками на руках, то к отцу-одиночке, с которым она перебросилась парой фраз, пока дети копошились в песочнице.

– Вот уж не знала, что ты такой ревнивец, – удивлялась Лора. Это и правда было на него не похоже. Но Глеб только злился и обиженно закрывался в комнате. А у Лоры почему-то не находилось сил, чтобы скрестись в дверь, ластиться и шептать на ушко чепуху и нежности, пока Глеб не смягчится, – как это бывало прежде после размолвки. И дверь в комнату оставалась запертой все дольше и дольше.

Так продолжалось пару лет. Сначала Лора уговаривала себя, что еще немного, и все пройдет, уладится. Что у нее хороший брак, да и бывают ли семьи, в которых совсем уж гладко да сладко? Все-таки люди, все мы люди, и у каждого есть право на депрессию, сомнение или плохое настроение… «Все устаканится, не паникуй, не руби сплеча», – повторяла себе Лора, как мантру. То же самое ей твердила подруга Юля, такая же молодая мамочка, как и она. Юля тоже жаловалась на то, что отношения с мужем охладели, но не унывала и лишь подмигивала:

– Не кисни, Лор. Прорвемся.

Юлька прорвалась. Или нет, это уж как посмотреть. Это она, а не Лора, закрутила роман с брюнетом-педиатром, и теперь делилась впечатлениями о его бурном темпераменте. Лора могла ее понять, но идти тем же путем не собиралась.

И тогда она осознала, что долго так не протянет. Иногда вечерами она смотрела на Глеба, вспоминая все хорошее, что у них было. Он хлебал суп и ел жаркое, так что губы блестели от соуса, все такой же родной, с курчавыми волосами на затылке, с уже наметившимся от семейных разносолов брюшком, и она знала, что последует дальше – выпуск новостей, звонок старому другу… Знала досконально. Темы разговоров, что его волнуют, тембр его голоса, привычки. Он забывал тапочки под кухонным столом, выстригал волоски в носу, всегда клал грязные носки в корзину для белья, причем парами. Он никогда не забывал опустить седушку на унитазе, не оставлял тюбик зубной пасты открытым, не требовал отчет о потраченных деньгах. Лора перебирала это в уме с грустью и сожалением. Глеб был хорошим мужем, таким, что и упрекнуть не в чем. И тем безумнее, невыносимее Лоре становилось осознавать, что она хочет уйти. Что не может и помыслить о том, чтобы родить еще детей и состариться рядом с этим человеком. Какая-то очень важная деталька от их семейного конструктора потерялась, закатилась в дальнюю щель и сгинула…

Любая другая бы, услышав Лорину историю, сказала бы, что та просто «бесится с жиру», но сама она считала, что уйти – правильнее, честнее… В конце концов на дворе не девятнадцатый век, и развод – всего лишь решение двух самостоятельных людей не быть вместе, ничего страшного. Глеб не бросит сына, они могут воспитывать его совместно. Просто не будут супругами. Не станут больше занимать в жизни друг друга то место, которое, вполне вероятно, судьбой предназначено кому-то еще – стоит лишь поискать или подождать. Ведь жизнь еще не прожита и наполовину, к чему жертвы? Все еще можно устроить и переиграть к лучшему.

Потом Глеб задумал расширять бизнес и открывать еще один магазин в соседнем районе. Дела шли довольно успешно, но затея потребовала больших усилий и затрат, и муж стал пропадать из поля зрения почти сутками. Лора занималась делами на основной точке, принимала товар, контролировала консультантов и кассира, и справлялась с этим на «отлично», отгоняя от себя мысль о том, что совершенно не скучает по Глебу, когда его нет рядом, и при виде его испытывает лишь укол болезненной совести. Вот бы продолжать работать так же, но при этом остаться с Глебом деловыми партнерами, думала она. Это ведь вполне возможно, они же цивилизованные люди…

Лора до сих пор помнит, как собиралась с силами. Когда все было уже решено, и надо только – сказать. Когда перестилала постель и думала: «Вот, наверное, в последний раз…», когда готовила ужин, гадая, сколько еще раз ей выдастся пожарить картошку, прежде чем она осмелеет настолько, чтобы объявить. Жалела о кошке, которая больше любила Глеба и, наверно, осталась бы с ним после развода, милое и бестолковое существо, каждую ночь спавшее, вытянувшись длинной колбасой между их тел. Пушистая граница двух льдин. Лора продумала все, боясь сделать слишком больно и понимая, что боль ее ухода неизбежна. Как лучше – сказать или написать? Или, может быть, наговорить на диктофон? Нет, это будет подлость. Человек, худо-бедно проживший с ней пять лет, достоин видеть Лорины лицо и глаза, когда будет слушать о ее решении. Она должна вынести это, проглотить микстуру его гнева и ужаса.