Френдзона для бэдбоя - Яна Лари
— Ахметова, что ты делаешь?
Мари так близко, что здравомыслию между нами негде протиснуться. Стараюсь не терять голову. Не знаю, зачем она меня провоцирует, но я теперь примерный семьянин и в целом серьёзный, ответственный перец. Ночью так и решил — больше никаких косяков. У меня растёт дочь! Жена бунтует… Будущая. Так что цыц, рефлексы! Хозяин я себе или нет?!
— Тебе никогда не хотелось повторить, Мартышев?
Мари включает обаяние на полную катушку. На что моё новорождённое благоразумие пускает слюни, требуя немедленно припасть к открывшейся в вырезе женской груди.
— Даже не представляешь, как часто.
Осознаю, что уже я нависаю над ней, когда откатившееся кресло с тихим стуком ударяется о стену, а руки тянутся к распахнутой блузе.
Ух, жаром повеяло.
Слишком часто и соблазнительно дышит Мари.
В последний момент спохватываюсь! Пуговицы совсем не слушаются, проскальзывают под напряжёнными пальцами, не пролезают обратно в петли, не хотят застёгиваться… Зачем их вообще делают такими скользкими, мелкими?! Ар-р!
Никогда не поверю, что она не понимает, как соблазнительно выглядит со стороны. Как и в то, что Ахметова так просто сменит гнев на милость. Не тот случай.
— Мартышев, ты чего?
Чего-чего… Полыхаю! Сыпани мне льда за пояс, язва.
— Блуза расстегнулась, — невольно огрызаюсь. Лёгкие сжимаются как сдутый мяч.
В этот момент я по-настоящему крут и заслуженно могу собой гордиться. Мысль неожиданная, но соблазнить десяток женщин не так почётно, как найти в себе силы отказать одной-единственной.
Уголки карих глаз щурятся с подозрительной досадой. Не давая возможности уловить причину её недовольства, Мари тянется к моему галстуку, чтобы расслабить узел. Ну и что за нафиг?..
И я даже собираюсь возразить, но чувствуя шеей тепло её губ, остаюсь стоять смирно.
Ахметовой много времени не надо, чтобы расстегнуть на мне рубашку по пояс, дольше пытаюсь прийти в себя, путём экстренного аутотренинга. Иначе мой, не видавший ничего непристойнее голых стен, кабинет и в самом деле рискует лишиться целомудрия, возможно, хлипкого стола и частично нагромождающей его техники. Оправдывайся потом, что не хотел.
Ну как не хотел…
Её пальцы обжигают холодом ходящую ходуном грудь. Мари кладёт ладонь над сердцем, а судорогой прошивает всё тело. Предплечья и спину тут же усыпает мурашками. Терплю. Интересно даже, как далеко она зайдёт. Но, похоже, Ахметова просто ждёт, когда меня окончательно перемкнёт, и я перехвачу инициативу.
Надо сказать, выдержка меня вероломно подводит.
— А потерпеть до вечера никак, дорогая? — сдавленно шиплю, вжимаясь лицом в тёмную макушку.
Травянистый запах шампуня уносит далеко-далеко, в наш единственный раз, когда было так жарко и тесно. И напрочь сносило крышу, срывалось сердце в галоп, сбивалось дыхание…
— То есть, ты отказываешься? — сладко шепчет Мари, явно не подозревая, что за мысли сейчас бродят в моей голове.
— Не отказываюсь, — сбито бормочу вопреки намеренью держать руки при себе. Не получается у меня! Те шарят, гладят, мнут и вовсю порываются забраться под её строгие, узкие тряпки.
— Значит, просто не хочешь? — не отстаёт Мари, охотно поощряя мои действия.
Ну что за болтливое создание?
— Хочу.
Мне б ещё лишнюю пару рук, придержать съезжающую крышу.
— Сильно?
Да мне сейчас проще не дышать!
Вместо ответа, бряцаю пряжкой ремня. И моментально начинаю задыхаться от затянувшегося на шее галстука.
— Вот и я очень сильно хотела, чтобы ты, Мартышев, вёл себя по-человечески, — холодно шепчет она мне на ухо. — А что сделал ты? Поспорил. Ну как, милый, приятно, когда не оправдывают твои ожидания? Нравится?
Твою ж налево и за ногу!
— Герман. Вот же… Язык — помело!
Растерянно расцепляю одеревеневшие пальцы с её талии и избавляюсь от удушающей хватки на горле.
Тонкие кисти Мари так трогательно тонут в моих ладонях. Ещё бы не трясло их от ярости…
Ну что, серьёзный, ответственный? Выкусил?
Не так-то прост оказался путь исправления.
— То есть, ты даже не собираешься ничего отрицать? — прищуривается Ахметова, пытливо глядя мне в глаза.
— Я, по-твоему, лицемер?
Ну а что? Отпираться бессмысленно.
— Ты, по-моему, вконец обнаглел! Зачем этот спор? Доказать, что я снова прибегу стоит поманить пальцем? Этого хочешь? Так нельзя, Макс. У меня же ребёнок. Она всему доверяет, привязывается… С какими глазами ты приходишь к нам в дом?
— С левым и правым, — отвечаю на полном серьёзе, всё ещё надеясь на благополучный исход. — Я прихожу, чтобы увидеть тебя, Мари. Чтобы ощутить невероятное тепло оттого, что маленькая Кнопка ждёт меня. Да, ляпнул глупость. Не научился справляться с ревностью. Но я в любом случае собираюсь тебя завоевать. Хотя ты зверски любишь усложнять мне задачу.
— Козёл, — тихо вздыхает Мари мне в шею.
Сипло усмехаюсь, прижимая её ближе. Поглаживаю подрагивающие под ладонью лопатки.
— Ну что, Ахметова, мир?
— Ты ведь не отстанешь? — полузадушено шепчет она.
Надо полагать, это «да».
— Не надейся, — отзываюсь с глухой отрешённостью. — Прогуляемся вечером втроём?
— Вечером не могу.
— Завтра?
— Мартышев, давай ты сначала исправишь свои косяки.
— Без проблем. — улыбаюсь, припоминая крайний свой залёт. — Какие цветы любит твоя Лина?
А теперь — бежим!
После работы, преисполненный решимостью добиться благосклонности Мари, трезвоню в дверь её несносной подружки. На губах играет подобающая случаю улыбка с лёгким налётом раскаянья, подмышкой зажат букет белых гвоздик, а главное, настрой взят самый что ни на есть позитивный.
Не я ли подростком на спор растопил без огня снежную бабу? Правда, предварительно пришлось опустошить термос чая, а потом с расстёгнутой ширинкой убегать от участкового, но не суть.
В общем, ещё ни одна женщина не говорила мне «нет». Даже если она сущая ведьма.
Кстати, о ведьмах. Передо мной, наконец, предстаёт хозяйка квартиры.
— Здравствуй, это тебе.
Я, конечно, не уверен на двести процентов, но по крайней мере относительно подготовился морально к любым выкрутасам. Главное, сильнее не накосячить. А то больно коварные соседки меня окружают, с пристрастиями к перекручиванию слов и выносу мозга. И если я опять не сдержусь, боюсь, придётся отдаться в пожизненное рабство, дабы всем угодить!
Лина на протянутый букет никак не реагирует. Молча хлопает глазами и пытается вернуть вытянувшемуся лицу прежние параметры.
— Мартышев, ты пьяный? — наконец отмирает она.
— Не употребляю.
— А чего тогда дверью ошибся?
— Почему же? Я вчера был с тобой груб. Пришёл извиниться.
Лина всё-таки принюхивается, затем сканирует меня взглядом собаки-подозреваки и со скептической усмешкой упирает руки в бока.
— А теперь начистоту. Тебе это зачем?
Ох, как же хочется сострить! Нестерпимо. Но чего не сделаешь ради любимой.
