Вера Колочкова - Малина Смородина
– Павел Сергеевич… Может, отобедаете? – выплыло сбоку медовое лицо Анны Николаевны. – Я щи сварила, как вы любите, с бараниной и кислой капустой… За столом и продолжите знакомство-то…
– А что, давайте и впрямь, ребята, щец навернем! – отпустив Егора, плотоядно потер ладонями Павел. – Начнем новую семейную жизнь с хорошего обеда! Символично звучит, между прочим. Давай, Анна Николаевна, накрывай на стол!
– Ой, так это я мигом… – радостно развернула женщина крупное тулово в сторону кухни.
– Вам помочь, Анна Николаевна? – сунулась она было за ней, но тут же ощутила под локтем жесткую руку Павла.
– Остановись, Малина… Не усердствуй. Здесь всякому свое место, запомни это. Ты здесь хозяйка, привыкай. Твое дело – распоряжения насчет обеда отдавать. А готовить да на стол накрывать Анна Николаевна будет. Ишь, побежала! Ты бы еще посуду помыть вызвалась!
– А что, я бы и помыла…
– Опять в бутылку лезешь, да?
– Нет. Никуда я не лезу. Просто… не привыкла еще. Да и навряд ли привыкну. Я в этом смысле одноклеточная, как инфузория-туфелька.
– Это что у тебя – опять самооценка ниже нуля поехала?
– Нет, почему…
– А что тогда?
О боже, чего он привязался к ней с этой проклятой самооценкой? Хорошо, мобильник в кармане его пиджака заверещал, отвлекая от продолжения никчемного диалога. И лицо сразу стало другое – более жесткое, непробиваемое.
– Да. Понял. Понял… Да, сейчас еду. Ничего без меня не предпринимайте, ждите. Еду!
– Что-то случилось, да? – спросила осторожно, когда он сердито отправил мобильник в карман.
– Да. Авария на стройке. Слава богу, без смертельного исхода. Все, ребята, обедайте без меня, я уехал! Эх, черт, невезуха какая… Плакали мои щи с бараниной…
Грустно ей подмигнув, он развернулся, быстро пошел к двери, на ходу доставая телефон и делая вызов. Уже издалека послышалось его тихое, яростное:
– Леня, мать твою, как это могло произойти, объясни мне? Почему я тебя все время должен телом прикрывать? Да не скули ты, объясни лучше, где опять накосячил…
– Ну что, Лина, пойдемте обедать? – послышался за спиной веселый голос Егора.
Она обернулась к нему удивленно – слишком уж явственно прозвучала в его голосе эта веселая нотка свободы. Да и сам он будто в плечах расправился и ростом выше стал, и умная грусть в глазах сменилась обыкновенной мальчишеской беззаботностью.
Сели за стол – друг напротив друга. Она было покусилась и Анну Николаевну пригласить на совместную трапезу, но та отказалась, расплывшись в благодарной и смущенной улыбке. Махнула рукой по-свойски, пробормотав неловко – ну что вы, мол, как же можно… Трепетно подняв крышку с фарфоровой супницы, похожей скорее на произведение искусства, чем на предмет домашнего обихода, разлила по тарелкам щи и скрылась торопливо на кухне, где что-то призывно шкварчало на сковородке, требуя немедленного пригляда.
Они принялись за еду, мучаясь обоюдным неловким молчанием. На нее и впрямь напала жуткая стеснительность, будто оказалась здесь случайной непрошеной гостьей. А может, она таковая и есть для этого мальчика? Всего-то и год прошел, как он мать потерял… Переживает, наверное.
Словно услышав ее неловкие пугливые мысли, Егор вдруг произнес с некоторой запинкой:
– Лина, да вы… не переживайте, пожалуйста. Я очень даже рад, что вы… что отец… Все равно это произошло бы когда-нибудь. Я же не маленький, все понимаю. Вы вполне можете рассчитывать на мое… понимание.
– Правда? Спасибо тебе, Егор… А то я действительно как-то потерялась.
– Да ладно, нормально все! Хотя, если честно, я боялся немного… Вдруг отец приведет какую-нибудь выдру мадамскую?
– А я, значит, не выдра мадамская?
– Вы – нет… Вы нормальная. Даже чем-то на маму похожи…
Он глянул на нее коротко, будто оценивая. Улыбнувшись, продолжил с некоторой опаской:
– Мама, она знаете, такая была… понимающая. Мы с ней не только друзьями были, но и немножко сообщниками. Отец же сразу против моих творческих увлечений был, а мама меня сама в художественную школу возила… И на натуру со мной ездила. И работами моими восхищалась. Говорила, что я талантливый… Отец возмущался все время, а она… Нет, она с ним и не спорила никогда. Головой послушно кивала, а дело свое делала. Вернее, мне давала свое дело делать. А теперь… Теперь я и не знаю, как мне быть…
– А что такое, Егор? Чего ты не знаешь, в чем проблема-то?
– Ну, если в двух словах… Отец настаивает на том, чтобы я в строительный поступал. Вернее, и не настаивает даже, а практически решил за меня. Чтобы я – по его стопам… И чтобы потом свое детище, то бишь эту его фирму-монстра, мне в руки передать. Ну вот скажите, скажите мне… – вдруг загорячился он, слегка привстав на стуле, – почему надо обязательно по стопам-то? Кто это придумал такую глупость? А если я не хочу по стопам, тогда что?
– Я не знаю, Егор… Наверное, надо просто ему объяснить…
– Объяснить?! Да вы что? Как ему объяснить, если он даже слышать ничего не хочет? Он же упертый, как бык… Одно время даже хотел, чтобы я в Англию поехал, в какой-то специализированный колледж. Потом понял, что я там, на свободе, и соскочить могу, теперь на нашем строительном институте зациклился. Хочет, чтобы я у него на глазах, как он выражается, человеком становился. Представляете? Будто те, кто строительными фирмами не руководит, и не люди вовсе. И что мне теперь, тайно в Питер из дома сбегать?
– Почему – в Питер?
– Так я же в Муху хочу поступать… То есть в Санкт-Петербургскую художественную академию имени Штиглица. Слышали про такую?
– Ну да. Слышала, конечно. А почему именно туда? Можно ведь и компромисс какой-то найти. Например, в нашем строительном институте, я знаю, архитектурный факультет есть, и дизайнерский, по-моему, тоже…
– Нет, это все не то, не то… Я сколько себя помню, всегда о Мухе мечтал. Мне даже во сне все время видится, как я по Соляному переулку иду, как двери туда открываю… А как там все внутри, вы видели? Какие там мастерские, какие преподы интересные, настоящие художники? Мы с мамой туда летом после восьмого класса ездили, она мои работы показывала. Хвалили, между прочим… Сказали, что мне туда обязательно надо после школы… А хотите, я вам свои работы покажу?
– Хочу, конечно!
– Тогда пойдемте! Пойдемте ко мне, наверх!
Воодушевившись, он так быстро подскочил со стула, что тот почти было опрокинулся. Она поднялась из-за стола, пошла следом за ним вверх по ступеням.
– Ой, а вы куда это? – раздался снизу жалобный клич Анны Николаевны. – А я вам котлетки несу…
– Потом, Анна Николаевна, потом… – нетерпеливо отмахнулся Егор, прыгая через две ступени.
Комната его и впрямь представляла собой немного художественную мастерскую. По крайней мере, по присутствию творческого беспорядка – уж точно. Сколь ни искал взгляд, нигде не находилось почетного места обычным юношеским удовольствиям, то есть ни компьютера не было видно, ни музыкальной аппаратуры, ни других явных и тайных атрибутов правильно проведенного детства и отрочества. Нет, конечно же все это здесь присутствовало, но пребывало в состоянии изгнания, робко забившись по углам и уступая дорогу творческим изысканиям хозяина. Рисунки, наброски, вольно расположившиеся на всем свободном пространстве комнаты – на столе, подоконнике, на кровати, даже на полу, – и висящие на стенах картины, исполненные акварелью и маслом, так рьяно начинали втягивать в себя взгляд вошедшего, будто истосковались по оценке и одобрению. Она обвела все это творческое хозяйство глазами, не зная, с чего начать…
– Вот, вот, посмотрите, Линочка! – раздался за спиной одышливый говорок Анны Николаевны. – Он ведь даже и убирать у себя не позволяет! Ну как тут уберешь, если свободного местечка от картинок не сыщется? Я уж вся смаялась с этим его баловством… И правильно Павел Сергеевич говорит – баловство все это, давно пора за ум взяться! Кому эти картинки нужны? Картинки, они и есть картинки…
– Анна Николаевна… По-моему, у вас на кухне горит что-то! – тихо, но твердо произнесла она, постаравшись вложить в голос еще и немного холодка.
– А… Ну да… Не мое это дело, конечно… – попятилась из комнаты Анна Николаевна. – И впрямь чего это я… Извините…
– А здорово вы ей сейчас от винта дали! – уважительно глянул на нее Егор, когда женщина удалилась, тихо прикрыв за собой дверь. – Я так не могу… Я все терплю, а она на шею садится. Послушает, как отец ругается, и повторяет его монологи из слова в слово.
– Да, конечно… – рассеянно кивнула она, так до конца и не осмыслив, о чем он толкует. Слишком уж «картинками» увлеклась. Переходила от одной к другой, вглядывалась, отступала на шаг, замирала, снова вглядывалась…
Странное складывалось у нее впечатление от увиденного. А может, и не странное, а как раз то самое, которое и быть должно, когда смотрит тебе в глаза дух чужого таланта. Сначала просто смотрит-приглядывается, потом втягивает тебя всю, до последней клеточки, и начинаешь слышать, осязать, ощущать глазами увиденное живое движение жизни. Вот, к примеру, обычный пейзаж. Лес, опушка, ромашки на лугу, вдали речка серебром светится. И слышится в ушах, как кроны деревьев шумят от ветра, и полдень облит солнечной ласкою, и травами до одури пахнет…
