Анна Берсенева - Вокзал Виктория
Но сейчас вся ее приметливость исчезла напрочь. Она ничего не видела вокруг, ничто не было ей интересно.
Максим Леонидович снова обнял ее сразу же, как только вошли в прихожую, и сразу же стал целовать. И это был уже не один поцелуй, как на лавочке, а сразу много, один за другим, и все одновременно.
Губы у него были в самом деле нервные, это она правильно поняла с первого же взгляда на него. Нервные, прекрасные, томительные – Вика запомнила это слово, когда читала стихи Пушкина, и хотя в тех стихах оно относилось ко взорам, но и к поцелуям, которые она чувствовала сейчас на своих губах, подходило тоже.
И к рукам его подходило это слово, к тонким длинным пальцам, и к тому, как взял он ладонями ее лицо и, глядя ей в глаза, спросил:
– Ты правда не против? Правда?
– Да, – сказала Вика.
«А это правда любовь с первого взгляда?» – чуть не спросила она.
Но не спросила, конечно. Что она, дура, такое спрашивать? Откуда ему знать, любовь у нее или не любовь, с первого взгляда или не с первого. Во всем, что с ней происходит, никто, кроме нее самой, не разберется.
Но сейчас ей и самой не хотелось ни в чем разбираться. Ей хотелось только, чтобы он продолжал ее целовать.
И он исполнил ее желание. Да еще как! У Вики губы вспухли, пока они шли из прихожей в комнату. Она ничего не видела, ей казалось только, что все вокруг какое-то ослепительно-белое. Сначала она думала, что от волнения так кажется, но когда зрение у нее ненадолго, пока Максим Леонидович раздевался, прояснилось, то она поняла, что обои действительно белые, и от этого комната выглядит как колыбель принцессы из сказки про Спящую Красавицу. Да, феи принесли новорожденной принцессе подарки именно к такой колыбели. Так в книжке было нарисовано, Вика запомнила с детства.
Но мгновенья, когда она могла что-то видеть вокруг себя и с чем-то это видимое сравнивать, закончились сразу же, как только Максим Леонидович положил ее на кровать прямо поверх гладкого, без единой морщинки, белого покрывала и сам лег с ней рядом. Одежды на нем уже не было, и это смутило Вику так, что захотелось зажмуриться.
Она вообще относилась ко всему этому настороженно. Девчонки много разговаривали об этом вечерами в спальне, но на самом деле ничего этого в детдоме не было: Ольга Васильевна следила, и воспитатели все следили тоже. У некоторых девчонок, правда, это происходило с парнями в школе, то есть после школы, и там уж было не уследить, конечно, но у Вики… Сколько она ни присматривалась к парням, и даже к тем, которым явно нравилась, ни один из них не вызывал у нее желания попробовать, что это за штука такая, секс. А стыдиться того, что вот кто-то уже попробовал, а она еще нет… Ну разве будет нормальный человек стыдиться того, что отличается от других?
В общем, теперь, лежа рядом с Максимом Леонидовичем, вернее, уже не рядом, а в его объятиях, Вика почти что испугалась. И испугалась почти, а не совсем только потому, что влюбилась в него; это было ей теперь совершенно уже понятно.
И еще потому, что он был ласковый. Трепетно ласковый. И в этом его нервность проявлялась тоже.
Тело у него было горячее, Вика почувствовала сильный жар, когда он прижался к ней весь – плечами, животом, ногами и даже пальцами ног. Жар был такой, что она могла бы подумать, у него температура, но все-таки понимала, что это совсем другое.
– У тебя уже был кто-нибудь? – вдруг отстранившись от нее, спросил он.
Жар в нем при этом не утих, чувствовался даже на расстоянии.
– Нет, – сказала Вика.
Он замер. Потом выдохнул:
– Зачем ты мне это сказала?
В его голосе послышалось отчаяние.
– Но вы же спросили, – ответила она.
Он замер, не придвигаясь к ней. Это длилось, кажется, очень долго. Вика лежала молча и неподвижно.
– Поздно!
Он произнес это неожиданно, резко и громко. Вика вздрогнула. Но прежде чем она успела понять, к чему относится его «поздно» и что означает, Максим Леонидович навис над ней, накрыл ее собою, и она почувствовала, что ее больше нет.
Ее – нет, а есть только он, ставший ею, весь он у нее внутри, и это так странно, что даже не больно. Должно быть больно, девчонки рассказывали, что даже орали в первый раз, но она вот чувствует совсем другое – полную перемену себя, превращение в какое-то новое существо. Как это удивительно, чувствовать такое!
Боль она все-таки ощутила, но длилась эта боль очень недолго, Вика только вскрикнуть успела. И сразу подавила в себе вскрик – стыдно же кричать и как-то глупо, ведь ничего страшного не происходит.
А когда эта мгновенная, до вспышки в глазах боль прошла, ей стало необыкновенно хорошо. Прекрасно ей стало! Плечи Максима Леонидовича она видела так, как будто растянули над ней огромную ткань, и та колеблется, вздрагивает под каплями дождя, трепещет от ласкового ветра…
Максим Леонидович отстранился, приподнялся. Теперь он стоял над Викой на коленях, и она, глядя снизу вверх, могла рассмотреть его лицо во всех подробностях. На лбу у него блестели светлые капли, глаза были закрыты, и на щеках лежали тени от ресниц. Какие длинные, оказывается, у него ресницы! Глаза закрыты, а губы, наоборот, чуть приоткрылись. Как будто улетела стрела, выпущенная из этого прекрасного лука…
– Люди сами себя не знают, – произнес он. – Так ты сказала?
Вика не помнила. Может быть, и сказала, какое это имеет теперь значение? Она вглядывалась в него, вслушивалась в себя, и это действовало на нее так ошеломляюще, что все другие явления жизни казались ей несуществующими.
Она думала, что Максим Леонидович снова ляжет рядом и обнимет ее, но он только быстро поцеловал ее и сразу же встал на пол, надел халат, который висел рядом с кроватью на какой-то необычной стоячей вешалке из светлого дерева. Халат был такой же белый, как и все в этой комнате.
– Хочешь кофе? – спросил Максим Леонидович. – Обеда нет, к сожалению. Завтра придет помощница, приготовит.
Непонятно, зачем он это сказал. Чтобы Вика помощницу дождалась, что ли?
Кофе ей не хотелось. Происшедшее слишком переполняло ее. Оказывается, секс – это совсем не то, что она о нем слышала. Это что-то совсем не физическое, то есть физическое не имеет особенного значения, то есть оно забывается сразу же, как только заканчивается, а то, что не забывается, – как назвать?
Любовь. Вика не могла придумать другого слова.
– Будешь кофе? – повторил он.
– Нет, – ответила Вика.
Она тоже села на кровати и только теперь поняла, что, оказывается, все это время была одета. Ну то есть почти одета… Блузка, которую она считала парадной, совсем не измялась, только пуговка оторвалась. Ну да, им ведь покупают такую одежду, которая не мнется.
«Что у меня в голове? – с недоумением подумала Вика. – Какая-то блузка, при чем блузка, когда со мной такое…»
