Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания
Еда наполняет ее рот вместо слов.
Внутри у Джастина все сжимается, так как он знает, что ведет себя непростительно. А теперь скажи это вслух, если действительно так думаешь, ничтожество. Он разглядывает Сару: красивое лицо, прекрасное тело. Одета в элегантный брючный костюм, длинные ноги, пухлые губы. Длинные изящные пальцы, ногти с аккуратным французским маникюром, модная сумка в тон к туфлям. Профессиональна, уверена в себе, умна. Всем хороша, ровно ничего отталкивающего в ней нет. Проблема в том, что Джастин никак не может сосредоточить на Саре внимание. Его отвлекает мучительное чувство, что здесь, за столом, он как бы не в полном составе: часть его находится где-то еще. Настолько важная, необходимая часть, что его поминутно тянет выбежать на улицу и поймать ее. Вот бы выбежать прямо сейчас! Да только кого и как он рассчитывает поймать? В городе с населением в миллион человек трудно надеяться на то, что, выйдя из этой двери, он обнаружит ту женщину, стоящую на тротуаре. Так стоит ли бросать красивую женщину, сидящую с ним за столом, ради погони за другой, о которой он не знает ровно ничего — даже имени?
Джастин перестает качать ногой и откидывается на спинку стула. Он сумел подавить порыв к бегству и уже не собирается бросаться к двери в ту секунду, когда Сара опустит нож с вилкой.
— Сара, — начинает он. Говорить ему нелегко, но слова его на этот раз искренни. — Прости. Мне очень жаль, но…
Она перестает засовывать себе в рот вилку за вилкой и поднимает на него глаза, быстро прожевывает, прикладывает к губам салфетку и проглатывает пищу. Выражение ее лица смягчается.
— Не извиняйся. — Она смахивает крошки, собравшиеся вокруг ее тарелки, пожимая плечами. — Я вовсе не рассчитывала, что ты сделаешь мне предложение прямо за столиком, Джастин.
— Я знаю, знаю.
— Мы просто вместе обедаем.
— Я это понимаю.
— Или лучше будет сказать — просто пьем кофе, на тот случай, если упоминание об обеде заставляет тебя бежать к запасному выходу с криком «Пожар!» — Она кивает на его пустую чашку и теперь начинает смахивать уже воображаемые крошки.
Он тянется вперед, чтобы взять ее за руку и положить конец этим суетливым движениям:
— Мне очень жаль.
— Не извиняйся, — повторяет она.
Дышать становится легче, напряжение уходит, ее тарелка чиста.
— Думаю, нам нужно попросить счет…
— Сара, ты всегда хотела быть врачом?
— Ничего себе вопрос! — Она застывает с наполовину открытым кошельком в руке. — С тобой в любом случае не соскучишься, а? — И улыбается.
— Прости. — Джастин качает головой. — Давай выпьем кофе перед уходом. Надеюсь, у меня еще есть время, чтобы помешать этому свиданию стать худшим из всех, на которых ты когда-нибудь бывала.
— Оно не худшее. — Она тоже покачивает головой. — Могло бы стать самым худшим, но ты все исправил вопросом про врача.
Джастин улыбается:
— Ну и? Ты всегда хотела им стать? Она кивает:
— С тех самых пор, когда мальчик Джеймс Голдин сделал мне операцию, когда я была в младшей подготовительной группе. Как у вас это называется — детский сад? Как бы то ни было, мне было пять лет, и он спас мне жизнь.
— Ничего себе. Это слишком юный возраст для серьезной операции. Наверное, это произвело сильное впечатление.
— Незабываемое. Во время прогулки во дворе, когда мы играли в классики, я упала и поранила коленку. Пока остальные мои друзья обсуждали возможность ампутации, Джеймс Голдин подбежал и сразу начал делать мне искусственное дыхание «рот в рот». И боль ушла. Тогда я и поняла.
— Что хочешь стать врачом?
— Что хочу выйти замуж на Джеймса Голдина.
Джастин спрашивает с интересом:
— И вышла?
— Не-а. Вместо этого стала врачом.
— Ты хороший врач.
— А ты, разумеется, смог это определить по тому, как я ввела в вену иглу, — улыбается Сара. — Кстати, рука тебя не беспокоит?
— Немного чешется, но не болит.
— Чешется? Она не должна чесаться, дай я посмотрю.
Джастин начинает закатывать рукав, но останавливается:
— Знаешь, я хочу у тебя кое-что спросить. — Ему непросто задавать этот вопрос, и он от неловкости ерзает на стуле. — Можно ли как-нибудь узнать, куда попала моя кровь?
— Куда? То есть в какой госпиталь?
— Ну да. А еще больше хотелось бы знать, кому она досталась.
Сара качает головой:
— Загадочность этого действа в том, что оно совершенно анонимно.
— Но ведь кто-то наверняка об этом знает, не так ли? Вероятно, существуют какие-то документы?
— Конечно. Путь продуктов, хранящихся в банке крови, всегда можно проследить. Документация ведется на протяжении всего процесса сдачи — во время анализов, разделения на компоненты, хранения и назначения реципиенту, но…
— Как я ненавижу это слово!
— Но, к сожалению, ты не можешь узнать, кто получил твою кровь.
— Ты же только что сказала, что все документируется.
— Эту информацию разглашать запрещено. Все наши данные хранятся в надежной компьютерной базе, там и твои донорские записи.
— А эти записи скажут мне, кто получил мою кровь?
— Нет.
— Что ж, тогда я не хочу их видеть.
— Джастин, кровь, которую ты сдал, не перелили другому человеку в том самом виде, в котором она вытекла из твоей вены. Она была разделена на отдельные компоненты: эритроциты, лейкоциты, тромбоциты…
— Я знаю, знаю, я все это знаю.
— Прости, что я ничем не могу помочь. Почему тебе это так важно?
Он некоторое время думает над ее вопросом, кладет кусок коричневого сахара в свой кофе и размешивает его:
— Понимаешь, просто хочется знать, помог ли я кому-нибудь, а если все же помог, то как этот человек себя чувствует.
Мне кажется, будто я… Нет, это звучит глупо, ты решишь, что я сумасшедший. Не важно.
— Этого ты можешь не бояться, — успокаивает его Сара. — Я уже решила, что ты сумасшедший.
— Надеюсь, это не врачебный диагноз?
— Нет. Давай договаривай, прерываться на самом интересном месте нечестно. — Ее пронзительные голубые глаза смотрят на него поверх края кофейной чашки, из которой она прихлебывает маленькими глотками.
— Разумеется, я пока никому этого не говорил, так что прости за сумбурность, это будут мысли вслух. Сначала мне захотелось знать, чью жизнь я спас, из нелепого эгоизма мачо. Кто же тот счастливый человек, думал я, кому пожертвовано это сокровище — моя кровь? Сара улыбается.
— Но теперь… теперь я постоянно размышляю над этим. Понимаешь, я как-то странно себя чувствую. Совсем не так, как прежде, словно я изменился, стал другим, потому что отдал что-то лично мое. Что-то драгоценное.
