Барбара Брэдфорд - Так далеко, так близко…
— Ты хочешь сказать, что Себастьяна убили?
— Вот именно! Очень может быть, — ответил Джек. — Обстоятельства довольно подозрительные, не так ли?
— Судя по твоим словам, это так. С другой стороны, у Себастьяна могло быть что‑то вроде сердечного приступа или удар. Он мог бродить по комнате, потом выйти на воздух… — Голос у меня оборвался. Глупо строить предположения. Но через мгновение я опять принялась за это: — Так ты полагаешь, что он упал и разбил себе голову, Джек? Или ты все же думаешь, что кто‑то заставил его выйти из дому, а потом ударил его? Какой‑нибудь незванный гость? Если предположить, что у него кто‑то был.
— Я не знаю, Вив. И не знаю, узнаем ли мы вообще что‑нибудь об этом.
— Джек, это просто чудовищно! Не могу поверить, что он мертв! Просто не могу. — Я опять заплакала.
— Не плачь. Пожалуйста, не плачь. Этим его не вернешь.
— Я знаю, но я не могу не плакать. Я любила его, сколько себя помню, с детства. И несмотря на развод, я его очень люблю.
— Я знаю, — пробормотал он.
Мы помолчали.
— А как Люциана? — наконец спросила я, намеренно не обращая внимания на холодность Джека, его кажущуюся бесчувственность, которую я заметила.
— Ничего. Держится. Все обойдется.
— Хочешь, я приеду в Корнуэлл? Я могу быть там через полчаса, самое большее — минут через сорок пять.
— Нет, спасибо, не нужно. Здесь полно полиции. Я звоню тебе еще и поэтому. Предупредить тебя. Они приедут поговорить с тобой. Очевидно, сегодня. Твое имя записано у Себастьяна в блокноте. Меня спрашивали, кто ты такая. Я сказал, что ты — бывшая жена. Одна из его бывших жен. Ты виделась с ним совсем недавно. Видимо, поэтому они хотят с тобой поговорить.
— Это понятно, Джек. Но мне ведь нечего им сказать. Себастьян был в прекрасном настроении. Совершенно здоров, насколько я заметила в тот понедельник. О Боже, мы с ним завтракали ровно неделю назад! Не могу поверить, просто не могу! — И я зарыдала.
Добравшись до носового платка, я высморкалась и постаралась взять себя в руки. Спустя мгновение я пробормотала в трубку:
— Прости, все так неожиданно. Не могу представить его мертвым? Он был сильнее жизни, он казался таким неуязвимым. Непобедимым. Во всяком случае, на мой взгляд. Я думала, что с ним никогда ничего не случится, что он будет жить вечно! Ну, по крайней мере доживет до глубокой старости. Нет, я вполне всерьез думала, что он бессмертен.
— Он был всего лишь одним из смертных, — сказал Джек низким напряженным голосом. — Слушай, я должен кончать. Я вижу, сюда прутся два детектива. Идут по лужайке позади дома. Вид у них весьма мрачный, — раздраженно добавил он.
— Джек, пожалуйста, позвони мне потом!
— Само собой.
— Пожалуйста!!
— Хорошо, хорошо.
В голосе его слышалось больше нетерпения, чем обычно.
— И, пожалуйста, передай мои соболезнования Люциане. МОжет быть, мне стоит поговорить с ней сейчас?
— Ее нет. Пошла прогуляться. Мы потом все встретимся.
Он повесил трубку, больше ничего не сказав, даже не простившись. Я сидела, словно обратившись в камень, держала трубку в руках и слушала бесконечные гудки. И, наконец, стряхнув оцепенение, положила трубку.
* * *Со времени этого утреннего звонка я находилась в шоке — оцепеневшая, убитая горем, все еще не верящая. И вдруг почувствовавшая себя совершенно обессиленной. Во мне образовалась какая‑то огромная пустота. Как будто я стала полой, вроде хрупкой гулкой раковины.
Никогда я не испытывала ничего подобного. Хотя нет, неправда. Испытывала. Когда так же неожиданно умерла моя мать. Такие внезапные события всегда вызывают ощущение потерянности, и голова идет кругом. А когда с моим вторым мужем, Майклом Трентом, случился неожиданный сердечный приступ, приведший к фатальному исходу, я превратилась в человека опустошенного, плывущего по течению, в таком состоянии и пребываю по сей день.
«Жизнь — это ад; нет, смерть — это ад», — пробормотала я, а потом подивилась, почему все, кого я любила, покидали меня так ошеломляюще неожиданно.
Резко поднявшись со стула, я вышла из библиотеки. ПРоходя по коридору, я заглянула в комнату, где работала Белинда, сказать ей, что иду прогуляться, и накинула старую шерстяную накидку, достав ее из шкафа для верхней одежды.
Остановившись на верхних ступеньках, я сделала несколько глубоких вдохов. Был понедельник, начало октября, вторая половина дня; погода стояла великолепная, в воздухе даже пахло весной. Я запрокинула голову. Небосвод был синий и чистый, и все сверкало в золотистом сиянии солнца. Деревья встречали осень: зеленая, от светлых до темных оттенков, листва превратилась уже в желтую, ржавую, алую; некоторые листья приобрели глубокий пурпурный цвет, другие светились золотом, окаймленные нежно‑розовым. Наступила осень; именно в это врем ягода туристы со всего света приезжают в Коннектикут полюбоваться захватывающим зрелищем необыкновенной здешней листвы.
Я шла по выложенной камнем дорожке, направляясь к лужайке перед маленькой беседкой, стоящей на краю рощицы. Мне всегда нравился этот отдаленный уголок сада, где было так глухо, тихо и спокойно.
Эту беседку поставила моя бабка много лет тому назад, задолго до моего рождения. Построили ее для моей матери, бывшей тогда еще ребенком. Ведь она выросла здесь, в этой старой усадьбе, в этом каменном доме в колониальном стиле, стоящем на холме над Нью‑Престоном, живописным городком на северо‑западе Коннектикута.
Поднявшись по трем деревянным ступенькам, я вошла в беседку и присела на скамейку, поплотнее закутавшись в накидку. Меня била дрожь. Хотя день был вовсе не холодный. СОлнце сияло огромным шаром, и в этой части света стояло необыкновенное бабье лето, какого здесь не бывало очень давно. А задрожала я только потому, что ощутила присутствие привидений здесь, в этой маминой деревянной беседке, увидела их всех… всех. И вот я уже ухожу в прошлое, чтобы побыть с ними.
* * *Ба Розали, с очаровательно розовым лицом и снежно‑белыми волосами, уложенными в высокую прическу, восседает на скамье за изящным столом так гордо, с таким достоинством.
Она наливает чай из своего собственного коричневого фарфора чайника с надбитой крышкой, который она ни за что не хочет выбросить, потому что уверена — ни в каком другом чайнике чай не будет так хорошо завариваться. Ба рассказывала мне об этом милом старом доме, Риджхилле, который принадлежал нескольким поколениям ее предков. Он был построен в 1799 году, переходил от матери к дочери и никогда не принадлежал мужчине — только женщине. Таково было распоряжение Генриетты Бейли, моей пра‑пра‑пра‑пра‑бабки. Она выстроила этот дом на свои деньги; она была самой властной представительницей матриархата в семье Бейли. Моя Ба тоже была Бейли, потомок по прямой линии Генриетты Бейли; и одно из моих имен — Бейли.
