Михаил Грушевский - 50 оттенков блондина
Впечатления более чем странные. Мне приходилось видеть женственных мужчин. Но они все равно были мужчинами. А сейчас вокруг меня… тоже мужчины. А вовсе не мужиковатые барышни. Моя партнерша по танцу, например, так пожала на прощание руку, что моя кисть хрустнула. От меня явно ждали бабьего взвизга и крика: «Ты что? Вообще уже? Больно же!» Я сдержался.
Озираюсь по сторонам. И опять вижу знакомое лицо. Это же секретарша из нашего офиса! Теперь все становится ясно: когда-то я решил за ней приударить, но почему-то мои всепобеждающие чары на нее не действовали. В то время я был одержим желанием иметь ребенка. Однако, как только я открыл рот, чтобы предложить ей завести детей, она вдруг сказала: «Боже, опять мне предложат родить!» Я оскорбился и воскликнул: «Я вообще про другое! » Про какое другое я собирался говорить, придумать так и не удалось, поэтому я ретировался. И вот – она в розовом клубе. Секретарша делает знак, и мы встречаемся в укромном уголке клуба, за большой пальмой. Она сбивчиво объясняет, что здесь оказалась совершенно случайно, отвозит меня домой, на прощание почему-то целует в ставшую небритой щеку и обещает быть на работе рано утром как штык. Я поднимаюсь в квартиру и обнаруживаю полнейшую темноту и тишину. На кухонном столе под мягким полотенцем меня ждут две еще вполне горячие и очень вкусные котлеты. Они выглядят до крайности сексуально! Почему-то вид котлет действует на меня безумно возбуждающе. На ходу раздеваясь, я устремляюсь в спальню. Но две котлеты оказываются единственным признаком жизни в квартире. В спальне никого нет: ни ее самой, ни платья, ни записки. Ушла.
Позже позвонила одноклассница с благодарственными словами. Результат анализа на СПИД у ее сына оказался отрицательным, а случай с уколом в клубе был простым розыгрышем. Шутка . Да, друзья…
Дикий детский секс
Меня одолевает бессонница. А что делать в пять утра, когда нет больше сил ворочаться в кровати? Я лежу и думаю, я лежу и просто вспоминаю. Интересно, когда мне не удавалось заснуть впервые в жизни? И вдруг меня осенило: я абсолютно четко увидел себя, пятилетнего, на даче. Меня уложили спать. Я один в темной комнате, во дворе родители играют в карты с друзьями. У их стола стоит ведро с подожженным мусором, призванное отгонять многочисленных комаров. Папа и мама негромко смеются, у них – любовь. У них сплошная нега и блаженство. А я кручусь-верчусь в темноте. Но она меня не пугает. Где-то вдали звучит модная песня: «Трудно было человеку десять тысяч лет назад…» А я не сплю. Я выглядываю в окно. Вдали музыка и огни. Видимо, танцы в пионерском лагере. Я наблюдаю за танцующими юными парами, они едва видны за ночными деревьями. Но сквозь сумрак я различаю первые поцелуи мальчиков и девочек в пио нерских галстуках. Так интересно! И вдруг я начинаю отчаянно рыдать. На звуки плача прибегают родители, они искренне верят, что это темнота так напугала их мальчика. Но меня ничто не может успокоить. Тогда я впервые – нет, не понял, понять я еще ничего не мог, а просто почувствовал, что любовь обязательно будет несчастной. И заранее это оплакивал. Но при этом уже тогда я знал, что любовь обязательно должна быть! Как-то раз я – тоже еще маленький – ночью испугался грозы и пришел в спальню родителей. Постелил свое одеяльце у них в ногах и лег на пол. Им, наверное, больше всего хотелось тогда побыть вдвоем. Но ведь ребенок испугался! Они положили меня между собой. И я понял, что такое любовь.
Однажды мы с родителями отдыхали в Сочи. С нами была мамина подруга, тетя Рита, с маленьким сыном. Каждый вечер она надевала белокурый парик и исчезала до утра, оставляя сына нам. Он плакал, а я ужасно переживал и никак не мог понять, почему его мама не ночует дома. Когда мы вернулись с отдыха, мама тоже решила купить парик. Она принесла его домой и, смеясь, примерила перед папой: «Нравится?» И тут я разразился слезами: решил, что теперь и меня будут кому-то отдавать на ночь… Впрочем, мне это не грозило. Родители друг друга очень любили. Как-то сосед, которому мама давно нравилась, заманил ее к себе хитрым способом. Он понял, что ради меня мама готова на все, и предложил мне насладиться вкусом неведомого в советском детстве сока из заморского плода с красивым названием – манго. Я с восторгом согласился, мама последовала за мной. Пока я пил сок, в соседней комнате происходило бурное объяс нение. Потом оттуда раздался звук пощечины. «Быстро домой!» – скомандовала мне мама, даже не глядя на соседа, который, несмотря на такую бурную реакцию на его признание, продолжал смотреть на нее умоляющим взглядом. Ну, пожалуй, единственное, что мама смогла сделать для соседа: она ничего не сказала мужу. Любовь родителей продолжалась почти полвека и не ослабела до конца. Мамы не стало раньше, а папа ушел из жизни, сидя в кресле и глядя на ее фото. Он часто говорил мне: «Хороший отец должен ребенка до пенсии довести!» Не довел. Мне от него, говорят, досталось чувство юмора. А от мамы – ощущение вечной молодости.
И от этого – уже лично мое – заблуждение, что в любом возрасте я только начинаю жить. Может быть, поэтому у меня было такое количество увлечений и любовных историй, каждой из которых хватило бы нормальному человеку на целую жизнь.
Однажды, поддавшись всеобщей предновогодней истерии, я купил билет в кино. С первых кадров ленты «Ирония судьбы-2», как только стал понятен сюжет, у меня резко испортилось настроение. Авторы фильма пытались уверить, что любви нет. Я, всю жизнь свято веривший, что чувство главных героев фильма увенчалось свадьбой, вдруг до крайности оскорбился! Как это: герои Брыльской и Мягкова – не вместе?! Любимые актеры вяло пытались соответствовать нелепой идее. А в зале ржали, наслаждались колой, чипсами, друг другом. И только я, по меткому замечанию одной из подруг, вечно питающийся чужой любовью, остался голоден. Не помогла даже гениальная Пугачева, чья песня была бездарно засунута под финальные титры.
Мои первые любови были, конечно, неразделенными. Девочка в детском саду, правда, пообещала за меня выйти замуж. Но за тринадцать лет, остававшиеся до совершеннолетия, она передумала. Как и я. Ну, не больно-то и хотелось. Разницу полов мне продемонстрировала маленькая девочка, когда меня, пятилетнего, вывезли за город на дачу. Пока родители разгружали вещи, девочка из соседнего домика увлекла меня в овраг и быстро сняла трусики. Я был потрясен: казалось, что у нее там ничего нет. Однако девочка убедила меня, что это я «какой-то неправильный». Весь в слезах, я пришел к родителям – убежденный, что такого меня никогда и никто не полюбит. Но девочки меня всегда любили: я никогда не был жадным. Однажды мама – мне было тогда года четыре – обнаружила мою подружку, играющую в песочнице в ее же (моей мамы) золотых кольцах. Добрый я был мальчик. Та же подружка через двадцать лет оставила свои золотые серьги под моей подушкой. Просто сняла на ночь и забыла. Мама, решившая сменить белье, сильно удивилась, а потом долго смеялась. Она рассказала другую историю про драгоценности и дочь своей подруги, Олю. Олина мама была богатой женщиной и всегда разрешала дочери надеть бриллианты, чтобы та сходила на свидание. А Оле нравились только арабы. На одном из свиданий очередной «шейх» был восхищен Олиными украшениями и зачем-то предложил сделать экспертизу. Оля согласилась. Больше она не видела ни араба, ни своих камней. «Какая же я дура! Сама их сняла и еще в салфеточку ему завернула!» – плакала она на коленях у матери. Ее мать была не только богата, но и мудра: «Забудь, доченька! Главное, что ты жива осталась!» Моя мама, кажется, надеялась, что мы с Олей понравимся друг другу. Но я не был арабом, как и Оля – девушкой моей мечты.
