Сильвия Аваллоне - Стальное лето

— Когда же наконец ты починишь жалюзи, Артуро?!

Ответом ей была тишина. Потом из ванной послышались шум воды из крана, стук бритвы о край раковины и голос Артуро, который напевал свою любимую мелодию, «Маракаибо» Луизы Коломбо, о танцовщице-мулатке. Бежим? — Да, но куда?

В три часа пополудни в июне дети и старики укладываются спать. Снаружи нещадно палит раскаленное солнце. Домохозяйки и пенсионеры, пережившие длительное общение с доменной печью, в неизменных тренировочных костюмах из ацетата, в изнеможении оседают перед телевизором.

В послеобеденный час прилепленные один к другому одинаковые муниципальные дома напоминают кладбищенскую стену с погребальными нишами, вытянувшимися в ряд. Женщины с отечными икрами и дряблыми ягодицами под фартуком спускаются во двор и рассаживаются в тени вокруг пластиковых столов. Они играют в карты, яростно обмахивают себя веерами и разговаривают ни о чем.

Их мужья, если не нужно идти на работу, носа из дому не высовывают. Полуголые, они обливаются потом на продавленном диване и тыкают в кнопки телевизионного пульта. Тех засранцев, что выступают по телевизору, никто из них не слушает. Они смотрят только на девушек из развлекательных программ, потаскушек, которые являют собой полную противоположность их собственных жен. В следующем году точно куплю кондиционер, хотя бы в гостиную. А если мне завтра не заплатят премию — увидят они у меня!

Артуро брил подбородок, напевая песенку своего детства. Когда он был ребенком, муниципалы отстроили типовые дома напротив пляжа для рабочих сталелитейных заводов. Согласно представлениям коммунистической джунты, рабочие-металлурги тоже имели право на дом с видом не на заводские корпуса, а на море.

Спустя сорок лет все изменилось: появились спутниковые навигаторы, платное телевидение и не стало ни христианско-демократической, ни коммунистической партии. Теперь, в 2001 году, жизнь была совершенно другой, но муниципальные дома, завод и тем более море никуда не делись.

Пляж вдоль улицы Сталинграда в такой час был под завязку набит кричащей ребятней, сумками-холодильниками, зонтиками, сваленными в кучу. Анна и Франческа с победным криком с разбегу плюхались в воду, поднимая ворох брызг. Рядом подростки, напрягая мускулы, ловили летающую тарелку или мячики от пинг-понга.

Многие считали, что пляж никуда не годится: он не оборудован, в песке полно ржавчины и мусора, прямо посреди него устроена свалка и ходить сюда могут только уголовники и нищета из муниципальных домов.

А коммуна все никак не находила времени, чтобы дать распоряжение на вывоз огромных куч водорослей.

Напротив, в четырех километрах, манил своим блеском, как недостижимый рай, белоснежный песок пляжей на Эльбе. Там располагалась нетронутая вотчина миланцев, немцев и прочих лощеных туристов в черных спортивных автомобилях и темных очках. Но подросткам из муниципальных домов, детям тех несчастных, что проливали пот на сталелитейных заводах, пляж перед домом казался раем — единственно возможным раем на земле.

Когда солнце плавило асфальт, когда зной валил с ног и токсичные облака, выплюнутые трубами «Луккини», нависали над головой, жители улицы Сталинграда отправлялись на море босиком. Переходишь дорогу — и можно бросаться в воду.

Девчонки вообще не вылезали из воды. С удивительной легкостью, параллельно друг другу, они доплывали до самого последнего буйка. Однажды они собирались добраться вплавь до Эльбы и больше не возвращаться.

Двадцатилетние, прежде чем искупаться, рассаживались кружком в баре. Обычно они перемещались стаями, которые складывались по элементарному принципу: из жителей одного дома, из рабочих одного участка, из потребителей одного и того же наркотика, из болельщиков одной футбольной команды, наконец.

В отличие от тринадцатилетних, эти ребята не спешили бросаться в море. Сначала легкий коктейль, папироска, партейка в покер. У кого-то из них была груда мышц, другие потрясали необъятными животами. Для младших они были сродни олимпийским богам. Пока подростки грезили о прямоточном глушителе и о дискотеке, куда их пока не пускали, они строили всех вокруг на словах и на кулаках, а субботним вечером на своем болиде со спойлером, опустив стекло и высунув локоть наружу, устремлялись вдаль на скорости не менее 190 километров.

Девушки тоже дрались, особенно если речь шла о таком крутом парне, как Алессио. Лето предоставляло уникальную возможность дефилировать с мокрыми распущенными волосами между кабинок для переодевания. Те, кто подходил по возрасту и телосложению, занимались любовью в темноте кабинки — никаких сомнений, никаких презервативов. Если забеременеешь и парень не бросит — дело сделано.

«Теперь уже скоро», — шептались Франческа и Анна. Когда какую-нибудь взрослую девицу привозили на пляж на пышущем жаром скутере, они мысленно сбрасывали ее на песок и усаживались на ее место. «Теперь уже немного осталось», — думали они, когда субботним вечером другие девушки уходили развлекаться, накрасив щеки мерцающей пудрой, покрыв губы ярким блеском, в туфлях на шпильке, а они оставались дома и примеряли наряды под звук приемника, орущего в полную мощь.

Вся жизнь была у них впереди. Жизнь начиналась в четырнадцать лет.

Они вместе плескались в пенистых волнах, когда проходил паром и от этого морская гладь начинала сильнее морщиться. В баре, за столиками парней постарше, их обсуждали уже года два: говорили, что девицы очень даже ничего. Вот подрастут еще — увидишь.

Анна и Франческа, тринадцать лет, скоро четырнадцать. Темненькая и светленькая.

В воде они бултыхались среди парней, их глаз и тел, которые в воде превращались в одну единую массу, в один могучий восторженный организм.

Они развлекались тем, что выхватывали мячик в тот момент, когда какой-нибудь парнишка собирался зашвырнуть его в ворота. Ворота были обозначены двумя палками, воткнутыми в полосе прибоя. А набегающая волна подтверждала состоявшийся гол.

Они носились в толпе, посматривая друг на дружку, часто держась за руки. Природа была на их стороне, и они прекрасно знали, что это мощная поддержка. В определенных кругах для девушки важна только красота. Если же ты уродина, жизни тебе не видать. Если парни не пишут твое имя на столбах во дворе, не подсовывают записки под твою дверь — ты никто. Тогда в тринадцать лет уже хочется умереть.

Темненькая и светленькая, Анна и Франческа, искрились улыбками. Нино, который таскал их на плечах, ощущал тепло их промежности на своем затылке. Массимо, прежде чем бросить девчонок в воду, щупал их, щекотал, покусывал — у всех на виду. А девчонки позволяли первому встречному делать, что ему заблагорассудится, без зазрения совести, ничего толком не соображая, назло тем, кто смотрит. Настоящая жизнь — вот она, только руку протяни.