Терри Блик - Проживи мою жизнь
Когда молчание затянулось и превратилось в уже неприличную паузу, Орлова уже настойчивее спросила:
– Вы делаете мне изысканный комплимент, теряя дар речи от танго. Соглашусь с Вами, что музыка завораживает. Но всё же буду рада, если Вы назовёте мне своё имя.
Всё так же неподвижно стоящая перед ней незнакомка, наконец, медленным движением, словно сдирая дужками очков присохшую плёнку непроницаемости, сняла очки и негромко представилась:
– Майя Верлен.
Тангера дёрнулась. На её открытое, улыбчивое лицо упала маска отрешённости, глаза потухли, будто кто-то задул свечи. Полуобернувшись и нарочито внимательно рассматривая отошедших от них партнёров по танго, пробормотала:
– Так, значит, Вы и есть – Май… Это весьма необычно – называть детей по месяцам рождения: Март, Май, Юл и Август.
Диана запнулась:
– Прошу прощения, кажется, в другом порядке.
– Май, Юл, Август и… – Верлен сделала горлом странное движение, будто проглотила короткий всхлип, – Март. Марта.
– Конечно, Марта же самая младшая…
Диана всмотрелась в зеленовато-песочную холодность глаз Верлен:
– То, что Вы здесь, вряд ли может быть случайностью. Что привело Вас ко мне?
– Мне надо поговорить.
Орлова отступила на шаг, бросила на собеседницу быстрый взгляд, будто дала пощёчину. Это ощущение было таким чётким, что Майя едва не вскинула руку в защитном жесте. Совсем плохой признак: за десять минут её тело уже дважды ошиблось. Père[5] был прав, не стоило затевать такую длинную игру, когда она не готова. И будет ли она когда-нибудь к ней готова? Да и после любой игры король и пешка падают в одну коробку… Ведь всё можно было решить проще. Жёстче. Быстрее. Но вернее ли?..
– Мне сложно будет сообщить Вам что-то новое, после всех допросов и унижений. Я очень надеюсь, что Вы меня понимаете. Всё, что я знала, можно прочесть в протоколах, – холодно бросила тангера.
Пугать Диану было нельзя. Напротив, нужно было приложить все силы, чтобы завоевать её доверие. «Чёрт, да встряхнись ты, мешок с костями! Города надо брать обаянием!»
Верлен плавно шагнула вперёд. Она вроде и не улыбнулась, но в её миндалевидных глазах цвета осеннего кленового листа будто вспыхнули золотистые брызги, голос неожиданно потеплел, а исходящий от неё едва уловимый аромат лимона, кедра и осеннего дыма вдруг показался странно манящим:
– Мне нужны не протокольные сведения, Диана. Мне нужна Ваша помощь. Я не сумею справиться без Вас, в одиночку.
Это неожиданное превращение из ледяной статуи в притягательную женщину поразило и заинтриговало Диану. Чтобы собраться с мыслями, она медленно двинулась через площадку к белеющей балюстраде, не удивляясь тому, что Верлен мягко ступает за ней, словно перетекая в её следы. Ласковые и сердитые волны, целующиеся и дерущиеся с гранитными валунами, завораживали и утешали. Эта поддержка залива, как и стоящего за спиной похожего на крепость дворца, обычно дарящего ей защиту и удовольствие, оказалась очень нужна именно сейчас: «Единственное, что могу предположить, это то, что мы будем говорить о Марте. Вряд ли у нас найдутся другие темы для разговора. Но вот о какой помощи меня будут просить? Да и хочу ли я этого? Я могу сбежать, отказаться, согласиться. Да что угодно, она не будет преследовать меня. Наверное, не будет… Но…».
Сделав несколько шагов, девушки остановились у балюстрады, на самом краю мыса. Верлен, будто про себя, вымолвила:
– Вы знаете, что Пётр Первый говорил об этом дворце?
Танцовщица бросила острый взгляд:
– Я не претендую на лавры интеллектуала: я очень люблю Монплезир, но в памяти моей всплывает лишь одна связанная с ним фраза: «Здесь и сердце бьётся по-особенному, и у мыслей крылья распахиваются»…
Верлен незаметно вздрогнула, словно задула вспыхнувшую искорку удивления от неожиданной созвучности. Повернулась и, рассматривая мягкий профиль Дианы, бесстрастно кивнула:
– Это я и имела в виду. Что ж, так совпало, что мы встретились именно здесь. Возможно, Монплезир принесёт нам удачу.
– Прошу прощения, но Вы говорите загадками, и я не совсем понимаю Вас. О какой удаче Вы говорите?
Майя молча отвернулась от залива и глянула на окна, высокие, от потолка до пола, в которых отражалось солнце, а потом внезапно спросила:
– Вас ждут. Может, скажете, что немного задержитесь?
Диана раздражённо дёрнула плечом, начиная уставать от недомолвок:
– Вы настойчивы. Я ещё не решила, что задержусь. Нам нужно ехать. Я была бы признательна, если бы Вы объяснили мне, в чём видите мою помощь.
Верлен понимающе кивнула:
– Я знаю, у вас через неделю фестиваль. И Вы там и танцуете, и ведёте, и организуете, и встречаете гостей… – остановилась, мысленно добавив: «и всё такое прочее, богемное».
Диане показалось, что она с размаху наступила на сгнивший скользкий мох: её захлестнула брезгливость к людям, копающимся в частной жизни других, и к той, что стояла перед ней, она ощутила почти презрение. Орлова обхватила локти так, что побелели ее пальцы и вскинула бровь:
– Интересно, что ещё Вы знаете?
Майя безразлично повела плечами:
– Мне неизвестно, что рассказывала Вам Марта о нашей семье. О Вас же я знаю всё, что только возможно.
Эта бесцеремонность и явное равнодушие взбесили Диану:
– Ах да! – выпалила она. – Вы же директор по безопасности этого склепа традиций, фамильного банка! Так чем может простая танцовщица служить могущественным финансистам?
Верлен на мгновение замерла от откровенной издёвки в адрес её семьи и озадаченно вгляделась в глаза, полыхнувшие штормовой яростью. В этот миг вдруг резче проявились едва слышные прежде нотки миндаля и мускуса, сопровождавшие тангеру, и от этой тонкой пряности, словно скользнувшей по нёбу, сбилось с ровного шага сердце. Майе понадобилось полсекунды, чтобы сообразить, что причиной этой язвительности явилась она сама. Точнее, её абсолютная, как раз теми поминаемыми танцовщицей правилами и традициями вскормленная уверенность в том, что дело и безопасность превыше всего, превыше личных тайн, сокровенного, задушевного и что там ещё составляет внутренний мир людей искусства? Понимая, что ещё мгновение, и Диана ускользнёт, а вся затея пойдёт насмарку, Майя подняла ладони вверх в успокаивающем жесте, изобразила сожаление и примирительно произнесла:
– Прошу простить за вторжение в Вашу жизнь! Покаяться никогда не поздно, а вот согрешить можно и опоздать. Что ж, каюсь, знание – это мой грех, тут я не опаздываю, – и, посерьёзнев, продолжила: – Думаю, что Марта меня бы помиловала.
Диана вздрогнула, будто по коже провели пёрышком: «Ради тебя, Марта… Ради той лёгкости и света, что ты мне дарила». Оглянулась, заметила, что ребята с деланной беспечностью придвигаются всё ближе, махнула им рукой и, словно накрыв непроницаемым медным колпаком удушливо вспыхнувшую память, громко и беззаботно сказала:
