Три года - Лили Сен-Жермен
Я улыбаюсь про себя, когда слова начинают формироваться сквозь мою наркотическую дымку.
— Мне понравилось, когда ты прижал меня к стене и трахал, пока я не увидела звезды, — отзываюсь я спокойным, размеренным голосом. — Мне понравилось, как ты вернул меня к жизни, заглушая весь мир вокруг. Потому что я только что слизала слезы с твоего лица и почувствовала вкус горя на своем языке, пока ты доставлял мне удовольствие.
Мои губы дрожат в улыбке, когда он громко ревет. Подонок. Он все еще у меня на крючке, даже если я под наркотиками, связанная и полуобнаженная. Во мне все еще горит огонь, который хочет полностью уничтожить Дорнана Росса и все, к чему он когда-либо прикасался.
Он выхватывает нож, и на мгновение мне кажется, что Дорана совсем потеряет самообладание и зарежет меня до смерти, но вместо этого переворачивает меня. Я стону, когда пружины кровати цепляются за кожу, пытаясь удержать мое тело от движений. После того, как он закончил, я лежу на боку, мое чистое бедро прижато к кровати, а татуированное, покрытое шрамами, повернуто к нему.
— Мне не нравится, что ты скрыла мои шрамы, Джули.
Он опускает клинок, и теперь я знаю, что мужчина задумал. Я чувствую, как мои глаза расширяются, когда я делаю резкий вдох, а затем начинается жгучая, разрывающая внутренности боль.
— Неважно, — выплевывает он, врезаясь в мою кожу. — Я просто верну их обратно.
Единственное, что хоть немного облегчает боль, — это сильный шум. Он дает боли куда-то уйти — мой голос. Выражает, что происходит с каждым кричащим нервным окончанием, которое разрывается на части.
Так что именно это я и делаю. Открываю рот и кричу. Не перестаю, пока он срезает с моего тела все следы прекрасной работы Эллиота.
Глава 3
Закончив срезать мою татуированную плоть, оставив после себя кровавое месиво и боль, он уходит. Но сначала развязывает меня. Я задаюсь вопросом почему, пока он не бросает мне испачканное полотенце, которое раньше было белым, и не указывает на мой живот.
— Продолжай давить, — говорит он, его черные глаза блестят в резком свете. — Если ты, черт возьми, умрешь до того, как я закончу с тобой, спущусь и сам вытащу тебя из ада.
Когда он хлопает дверью, я тупо смотрю на нее, прижимая полотенце к животу, чтобы остановить кровотечение. Боль хуже, чем от набивания любой замысловатой татуировки, и сильнее, чем от ножа с самым тупым лезвием, окунутого в огонь и прижатого к неповрежденной плоти. Но я больше не плачу, несмотря на то, что пламя боли лижет мое тело. Я просто испытываю облегчение от того, что одна, развязанная и на данный момент живая.
Это заставляет меня вспомнить последнее, что он сказал перед тем, как хлопнул дверью и оставил меня здесь.
«Если ты, черт возьми, умрешь раньше, я сам вытащу тебя из ада».
Я верю ему.
Но больше всего рада, что мой комментарий возымел желаемый эффект — настолько разозлил его, что он забыл, зачем здесь — получить от меня правду. Мой разум уже стал намного яснее, чем раньше, и облегчение успокаивает меня, как бальзам. Он не спрашивал меня об Эллиоте. Не спрашивал о Кайле. Не задавал вопросы о Джейсе. Я бы отдала все до последнего кусочка своей израненной плоти, чтобы сохранить их в безопасности. Он может отрезать все так, что от меня не останется ничего, кроме крови и костей, и я умру счастливой, если это означает, что они все переживут Дорнана Росса.
Спустя несколько часов я понимаю, что приближается ночь. Воздух вокруг меня из густого и душного стал слегка прохладным, заставляя меня сильно дрожать от влаги собственной крови. Мне приходится отдирать пропитанное кровью полотенце от живота. Я опускаю взгляд и лучше бы не делала этого. Вся моя левая сторона — это месиво из крови и кусков разорванной плоти.
Изрубленная — единственное слово, которое могло бы точно описать то, что он со мной сделал. Он эффективно вырезал верхние слои моей кожи, так что не осталось и следа чернил.
Выглядит ужасно. Чем дольше я смотрю на рану, тем больнее становится. Задаюсь вопросом, как она вообще заживет, если там не осталось кожи, чтобы срастись, но потом вспоминаю, что ей не нужно заживать, потому что я скоро умру.
В какой-то момент я отключаюсь, потому что, когда прихожу в себя, вижу поднос с едой, скользящий ко мне по полу, и быстро захлопнувшуюся за ним дверь.
Шанс сбежать, а я была чертовски медленной, чтобы даже открыть глаза.
Слишком чертовски медленной, чтобы даже попытаться. Какая я жалкая.
С интересом рассматриваю поднос с едой; я внезапно вспоминаю об изнурительном перелете в Таиланд на операцию. Внутренне я съеживаюсь, осознавая, что это было всего несколько месяцев назад, а теперь сижу в камере смерти и жду, когда Жнец заберет меня.
Клаустрофобия, которую я испытала во время того долгого перелета, похоже на то, что переживаю сейчас. Принесли только дерьмовую еду за все эти долгие часы. Мне некомфортно, я не контролирую ситуацию и просто хочу прервать эту поездку.
Подползаю к металлическому подносу и рассматриваю сегодняшнее содержимое. Сэндвич, приготовленный из сухого хлеба и мясной нарезки, маленькое красное яблоко и стакан воды, используемый в качестве импровизированной вазы, в которой стоит букет самых сильно пахнущих цветов, которые я когда-либо встречала. Я не прикасаюсь к цветам, несмотря на то, насколько они красивы, с длинными тонкими зелеными стеблями и свисающими вниз кистями крошечных белых колоколообразных соцветий. Я тяжело сглатываю, гадая, какое послание пытается передать Дорнан, включив в него преднамеренный жест, предназначенный для влюбленных и скорбящих.
Тщательно осмотрев, я хватаю один из треугольников и пожираю его. Сначала пытаюсь есть медленно, но не могу. Я умираю с голоду, и этот один прием пищи в день едва меня поддерживает. Кроме того, боюсь, что, если буду есть слишком долго, кто-нибудь может прийти и отобрать у меня еду до того, как я закончу.
Как только еда попадает в желудок, меня охватывает волна тошноты. Спешу к ведру в углу комнаты, и меня мучительно рвет, отторгая все, что я только что съела. Во рту появляется странный металлический привкус. Отчаяние и голод усиливаются с последним куском еды, покинувшим мой желудок, а на глаза накатывают свежие слезы.
Яд. Он, черт возьми, отравляет мою еду.
Я умираю от голода и смотрю на вторую половину сэндвича одновременно с отчаянием и потребностью.
