Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова
– А что это за баба, кстати? С чего это она к нам приперлась?
– Да фиг ее знает, кто она вообще такая. Первый раз вижу.
– Вот же овца рыжая, – цедит Михайловская, а затем передразнивает противным голосом: – Я этого так не оставлю! Я сейчас же побегу на вас стучать…
Девчонки вяло прыскают и снова начинают возмущаться.
– Блин, жалко будет, если Дэна уволят. Единственный нормальный учитель на всю школу.
– А если до прокуратуры дойдет, что, и посадить могут?
Агеева, вздохнув, пожимает плечами.
– Капец! Из-за этого дрища недоделанного у человека могут быть такие проблемы… – бубнит возмущенно Патрушева.
– Ну вообще-то, – не выдерживаю я, – Дэн сегодня перегнул палку. Как учитель, он не имел права оскорблять и…
– Начинается… – скривившись, тянет Михайловская. – Давно мы не слышали Жучкину адвокатшу.
– Ничего не начинается. Просто подумай… поставь себя на его место: тебе бы понравилось, если бы тебя так оскорбляли… унижали? При всех?
– Жучка сам виноват, – равнодушно ведет плечом Михайловская.
– В чем? В том что сильный, здоровый, взрослый мужик над ним издевался?
– Да кто над ним издевался? – хором возмущаются девчонки. – Кто виноват в том, что Жучка даже мячик принять не в состоянии?
– Кто виноват, – подхватывает Патрушева, – что он такой дрищ и лошпет?
На самом деле мне тяжело вот так спорить и что-то кому-то доказывать. Даже если у меня железобетонные доводы.
Меня подводит собственное сердце, ущербное с рождения…
Когда я волнуюсь или нервничаю, оно начинает трепыхаться, как бабочка, которую поймали за одно крыло. Потом ускоряется сердечный ритм. И если я срочно не успокоюсь – он разгоняется так, что голова идет кругом, в глазах темнеет и мне катастрофически не хватает воздуха. До обморока. Так что обычно я стараюсь помалкивать, но иногда не получается…
– Пусть даже он, как ты говоришь, дрищ и лошпет, все равно это не повод его унижать. Тем более учителю!
– Вот же зануда, – тихо фыркает кто-то из девчонок.
– Был бы Жучка нормальным пацаном, – подает голос Ларина, которая растянулась вдоль скамьи, примостив голову на колени Сорокиной, а ноги, согнув в коленях, прямо в обуви поставила на край, – занялся бы собой. В качалку, что ли, пошёл бы. Ну или там на плавание, да на что угодно! И оделся бы… пусть не шикарно, если бабла нет, но хотя бы не как бабушкин внучок. А если он ленивый и никчемный, если его устраивает быть жертвой и ничтожеством, то как к нему еще относиться? Он ничего не хочет делать, не хочет приложить минимум усилий, чтобы хоть маленько себя изменить. Так почему его кто-то должен жалеть? И почему из-за него должны страдать другие?
– А если он не ленивый, а просто не может? Вот не может и всё тут? – говорю я и чувствую, как пульс уже частит в ушах. Всё, хватит, надо заканчивать. Все равно спорить с ними бессмысленно.
И тут нас прерывает внезапный стук в дверь.
В отличие от парней мы всегда запираемся в раздевалке изнутри – привычка. Потому что они вполне могут ввалиться к нам, как уже бывало. Гаврилов как-то, ещё в восьмом классе, залетел к нам, когда девчонки переодевались, и даже успел кого-то в лифчике сфоткать на телефон, пока все визжали. Поэтому теперь к нам так просто не прорваться.
– Что надо? – орут в ответ на стук девчонки.
– Открывайте, – звучит с той стороны насмешливый голос Горра.
– Это Герман? – округлив глаза, шепчет Михайловская, подскакивает со скамьи и бежит к двери.
Ларина быстро поднимается с колен Сорокиной и садится прямо. Еще быстрее достает зеркальце, оглядывает себя, поправляет волосы.
Михайловская щёлкает замком, и к нам действительно заходит Горр. Один. Остальные парни остаются в коридоре и, вытянув шеи, таращатся на нас у него из-за спины, пару секунд. Потом Михайловская, не обращая на них внимания, закрывает дверь.
4. Лена
Ларина быстро поднимается с колен Сорокиной и садится прямо. Еще быстрее достает зеркальце, оглядывает себя, поправляет волосы.
Михайловская щёлкает замком, и к нам действительно заходит Горр. Один. Остальные парни остаются в коридоре и, вытянув шеи, таращатся на нас у него из-за спины, пару секунд. Потом Михайловская, не обращая на них внимания, закрывает дверь.
Наша раздевалка по расположению такая же, как у парней. Заходишь – справа душевая, дальше – место, где, собственно, девчонки переодеваются в спортивную форму и обратно. Вдоль одной стены стоят скамейки, а вдоль противоположной, – узкие шкафчики, куда складывают вещи. Третью стену занимает широкое окно, стекло которого до середины закрашено белой краской – чтобы с улицы не подглядывали.
Горр, держа руки в карманах, проходит внутрь. Михайловская семенит следом. Девчонки тотчас замолкают и таращатся на него, как на ожившее божество.
Горр садится полубоком на подоконник, оглядывает помещение, потом останавливает взгляд на Михайловской.
– Ну что, – спрашивает, – как вам сегодняшнее представление?
– Да капец какой-то! – отвечают почти в унисон Ларина и Михайловская. – Кто это вообще такая была?
– Новая англичанка, – отвечает Горр. – И судя по всему, настроена она серьезно.
– То есть у Дэна будут проблемы?
Горр пожимает плечами:
– А это уже от нас зависит.
– Как? А мы при чем? Что мы-то можем? – галдят девчонки, но как только Горр приоткрывает рот – резко замолкают и слушают, затаив дыхание.
– Мы можем сказать, когда нас спросят – а нас, естественно, спросят – что всё это неправда. Что она… ошиблась. Что Дэн никогда Жучку и пальцем не трогал. Не оскорблял и всё такое. В общем, скажем всем классом, что новой англичанке показалось.
– О, здорово! Но сам Жучка… он же…
– Жучка ничего не скажет, – равнодушно и уверенно заявил Горр. – То есть он скажет то, что нужно. Что ничего не было.
Я вдруг представляю, как Горр «убеждает» Илью говорить «то, что нужно», и меня передергивает. Я отвожу взгляд, не в силах больше видеть его лицо, хоть и красивое, но такое отталкивающее этой своей бездушной циничной жестокостью. Ещё бы голос его не слышать, приятный бархатистый баритон с легкой хрипотцой, от которого все
