Ставка на невинность (СИ) - Саша Кей
— Со мной не все в порядке, — занудно отвечаю, входя обратно в образ. — Я немного поскользнулась.
— Да? — с сомнением переспрашивает Герман. — А мне послышалось, что здесь слон рухнул на портового грузчика.
— Я определенно здесь абсолютно одна, — постно отвечаю я.
— Это-то меня и смущает, — выглядит он очень задумчиво. Господи, он что розовых трусов не видел никогда в жизни? А выглядит так, будто его ничем не удивить. — Что ж вы, Инна, такая нестойкая?
Я перевожу взгляд на кафель в поисках объяснений своему пируэту и обнаруживаю, что какой-то гандон, не будем показывать пальцем, капнул жидким мылом на пол. Вот уверена, что это не Роза Моисеевна оплошала.
И меня еще спрашивают, почему я в тридцать не хочу замуж!! Только все вымоешь, придет и капнет мылом! Или тарелку оставит! Или вообще будет дома, когда там я!
Меня прям раздирает ответить Герману, что, если в доме скользко, то некоторые должны посыпать все собственным песком! А то помада у него на шее алеет девчачьего цвета, а самому небось сорокет стукнул!
— Это я от избытка впечатлений, давно в обществе не была, — старательно смущаюсь я, гоня от себя воспоминания о прошлой пятнице, когда мы с девчонками славно зажгли в «Чемберлене».
— Ну… Если не надо проверить, нет ли там травм… — тянет Герман хоть и со смешком, но такое ощущение, что ему требуется проверить, не показалось ли ему, что под саваном на мне человеческие трусы, а не панталоны — ровесники романсов девятнадцатого века.
— Благодарю вас, не стоит беспокоиться. Я сейчас, — с намеком произношу я.
Да проваливай ты, морда холеная!
Еще раз окинув меня странным взглядом, Герман покидает ванную, а я с кряхтением и проклятьями поднимаюсь с бортика. Сходила, блин, на смотрины. Кому скажешь, что задница болит, поймут не так. Ну да ладно. Будем считать это моей платой за то, что наша встреча никогда не повторится.
В прихожей уже одетый Герман дожидается меня.
Обуваясь, я ловлю на своей тщательно задрапированной в бесформенный бархат пятой точке недоуменный взгляд. На лице Геры усиленно отражается работа мысли. Не клеится у мужика картина мира, походу.
А еще я чувствую, что, помогая мне надеть пальто, он принюхивается.
Блин, а вот про духи-то я и забыла. Они у меня мускусные, и старой деве совершенно неподходящие.
Палево!
Я быстренько выскальзываю на лестничную клетку, Герман следует за мной, как привязанный на восьмой крейсерской. На запах, что ли, повелся?
Пока он хлопает по карманам кашемирового пальто, открывается соседняя дверь, и оттуда высовывается вихрастая пацанячья голова.
Парниша, не смущаясь, осматривает меня с ног до головы, особенно уделяя внимание бархатному ужасу, подметающему полы, и моей косице.
— Ма-а-ам! — орет он кому-то за спину. — Гера сломался!
И прежде чем Герман успевает что-то ответить, дверь опять захлопывается.
— Так, Инна, — раздражается почему-то на меня Гера. — Валим отсюда пока вы мне репутацию не загубили окончательно.
Я только глазами хлопаю. Это какую, блин, репутацию? Его после восьми вечера с бабой застукали? И тут до меня доходит… Ах ты, гаденыш!
— Не расстраивайтесь, Герман! Я всем расскажу, что вы — настоящий джентльмен, и ничего себе не позволяете лишнего! Что вы — не такой!
Дергающаяся щека товарища становится мне наградой.
— Вы лучше помолчите, — советует он мне.
Что ж. Меня устраивает.
Мы спускаемся в гробовом молчании под сердитое сопение Германа. Когда он подводит меня к своей тачке, я от зависти готова удавиться. Вот ровно такую я себе и хочу взять. Дорого, блин. Мне если только бэушную… Но мечтать-то не вредно!
Гера перехватывает мой взгляд на машину и понимающе усмехается. По его серым глазам вижу, что он приходит к какому-то выводу, скорее всего, не в мою пользу.
Прекрасно. Мне того и надо.
Ну и точно.
Стоит нам усесться, как этот тип, заводя машину, задает мне вопрос:
— Сколько ты хочешь, чтобы от меня отстать?
Глава 3. Крах надежд и провал переговоров
Алка давится от смеха.
— А ты чего?
— Да я еле успеваю себя тормознуть, чтобы не сказать: «Тачки будет достаточно», — продолжаю я возмущаться.
Со старушечьим кряхтением пересаживаюсь с жесткого стула на мягкое кресло.
— Левина, ну скажи: «Абырвалг!», и я буду звать тебя мадам Шарикова, — вытирает слезы бессердечная подруга.
Я с чувством показываю ей язык.
— Ладно, дальше давай, — всхлипывает она. — Я ни в жизнь не поверю, что ты промолчала.
— Да… Артистизм меня однажды погубит… Или говенный характер. Это как посмотреть. Казалось бы, вот он шанс прекратить спектакль прямо сейчас, но Герман так меня взбесил, что я не могла просто взять и прекратить мотать ему нервы.
Пока я таращусь на него, пытаясь подобрать слова, чтобы подоходчивее объяснить свое мнение о нем, Герман продолжает, переходя на невежливое «ты» без моего согласия:
— Давай договоримся, Инна. Я тебе — сережки с блестящими камушками, а ты перестаешь подлизываться к моей матери. Все равно у тебя ничего не выйдет, только время зря потеряешь и врага в моем лице наживешь. Ну что? По рукам?
Охренеть!
— Почему это не выйдет? — елейно спрашиваю я, хотя сама мечтаю от него избавиться и больше никогда не видеть. — Кажется, вашей маме я действительно понравилась. И вообще, меня зовут Яна.
— Яна, Аня, Инна… Какая разница? — жестко обрывает Герман. — Ты себя в зеркало видела? Никакие розовые трусы и чулочки тебе уже не помогут, до них просто не дойдет очередь. И духи пора выбирать по возрасту.
И тем не менее, розовенькое ты, гад глазастый, углядел, чулочки заметил и духи унюхал. Кобелюка!
— Вы можете не переживать на мой счет, я согласилась прийти только потому, что меня очень просили. Вы вообще не в моем вкусе!
