Верь мне - Елена Тодорова
Музыка набирает обороты, словно диджей вместе со мной тронулся. Иначе я не знаю, как оправдать надрывную оперную композицию, которая будто бы призвана подготовить всю эту мразотную толпу к массовому расстрелу.
Быстрей бы.
– Тимофей Илларионович, – выходит из ступора, как ни странно, первым отец. – Добро пожаловать, – протягивает Полторацкому ладонь для рукопожатия.
Протрезвел, очевидно, за тот долбаный миг, пока нас сек огненными лучами метеоритный дождь. У мамы же по-прежнему нет слов. Если бы я мог свободно дышать, я бы, возможно, даже заржал. Когда мы были с Соней вместе, она ненавидела и презирала ее. И вот он – хуев бумеранг. Богданова под покровительством человека, от которого, так или иначе, зависит жизнь нашей проклятой семьи. Фееричная оплеуха.
Не только моим предкам.
Я давно не имею на нее прав. Я проработал свои нездоровые собственнические чувства у толкового специалиста. Я со многим разобрался и большую часть шлака успешно отпустил.
Но…
Это не мешает мне так же люто ревновать Соню и желать разорвать на куски Полторацкого только за то, что он посмел рядом с ней стоять.
Об остальном даже думать не хочу. Не могу!
В моем одержимом сознании она остается моей. Исключительно.
– Соня? – сатанинская улыбка отца усердно полирует Богданову. – Я верно помню?
– Да, все верно, – подтверждает та, отражая папашкин оскал ледяной улыбкой. – Как ваши дела?
У меня по телу прокатывается дрожь.
И от звуков ее все еще топового для меня голоса. И от того хладнокровия, которое она, чертово Солнышко, приобрела. Сокрушающее волнение идет в несколько этапов. Выдерживаю незаметно только потому, что у меня, мать вашу, колоссальный опыт в таких вещах. Никто никогда не узнает, что пока я мрачно раздавливаю этих двоих взглядом, внизу моего живота копошатся ебучие мотыльки.
Дышу тяжелее, чем обычно. Свирепо сжимаю кулаки. На этом все.
– Благодарю, все в норме, – заверяет отец. – А как вы?
– У меня все прекрасно.
Шумный решительный вдох рядом – мать приходит в себя. Краем глаза замечаю, как выдавливает из себя улыбку.
– Надо же… Сонечка… Какая неожиданная встреча, – прижимая ладонь к груди, нервно перебирает бусы.
– Ну, говорят же, земля круглая, – подбивает Богданова так же холодно. – С днем рождения, Людмила Владимировна!
– Да. Определенно, – соглашается мама с внушительной паузой между этими двумя словами. – Спасибо!
Я прикрываю на мгновение глаза. Совершаю глубокий вдох. Медленно выдыхая, поднимаю веки.
В двух мирах одновременно находиться невозможно, но факт остается фактом… Я в раю. И в аду. Первый, несмотря на все раны и страдания, побеждает, когда я смотрю на Соню. Второй – когда направляю взгляд на Полторацкого.
– Я очень рада быть в этот день здесь. В моем родном городе. На вашем празднике.
Знаю, как звучит радость в ее исполнении. И это точно не то. Она откровенно издевается.
– Хм, – выдает мама приглушенно. – Ну, как я погляжу, вы в Киеве, в чем я никогда и не сомневалась, хорошо устроились. Поздравляю, – не удерживается от злоебучей шпильки.
– Спасибо. Приятно, что мысли обо мне какое-то время занимали вашу жизнь, – не уступает ей Соня. – Уверена, сейчас этот процесс может возобновиться. Я приехала в город на неделю.
Мою грудную клетку сотрясают громоподобные удары сердца. Только сейчас осознаю, что оно на месте, и оно, блядь, работает на износ. Лицо загорается. Этот пожар, определенно, видно визуально. Сжимаю челюсти и принимаю Сонин требовательный взгляд. Она излучает уничтожающее обвинение.
После всего?
Мое гнилое нутро раздирает очередной припадок жгучей ярости. Загубленную демонами душу невозможно исцелить. А вот взбодрить ненавистью – вполне.
– Добро пожаловать в преисподнюю, родная, – приветствую мрачно, наплевав на окружающих нас людей. – Скучал.
А потом разворачиваюсь и иду на террасу.
У мраморных перил замирает мое тело. Внутри же… Бомбит все так же нещадно. Пробудилось зверье. Не утихнет теперь эта война. И пора бы уже признать, что новое сражение по всем ощущениям сильнее и ярче предыдущего.
Мы закалились в разлуке. Мы стали жестче. Мы взрастили обоюдную зависимость до гигантских размеров.
Тот, кто любил по-настоящему, понимает, что это чувство не имеет прошедшего времени. Другой вопрос, что одной любви, чтобы быть вместе, не всегда достаточно.
В нашем случае воссоединение невозможно.
Мы друг для друга – смерть.
Эти чудовищные чувства уже настолько заляпаны кровью, что и через век не отмыть.
Достаю из кармана сигареты. Выбиваю одну. Подкуриваю. Затягиваюсь на полный объем легких, пока не ощущаю головокружение, а за ним – тошноту. Уносит, увы, ненадолго. Едва лишь выдыхаю дурман и захватываю свежий воздух, эмоциональные реакции возвращаются.
Новый дымовой глоток. Свежая порция морока. Экстренное расслабление.
Дверь за спиной хлопает. Я не оборачиваюсь. Похрен, кто присоединился.
Знаю одно: не ОНА.
Соня никогда за мной не пойдет. Давнее понимание, а все еще способно вызывать скрипучую боль. Остается только усмехаться – разочарованно и одновременно злорадно.
– Алекс, ты как? В порядке?
Даже не смотрю на нее. Хватаю за руку и подтягиваю к перилам. Сажаю на мраморное ограждение. Зажимаю сигарету зубами и начинаю расстегивать брюки.
Влада не шевелится до тех пор, пока я не раскатываю по члену презерватив.
– Здесь же… – нервно заглядывает мне за спину. Через стеклянные двери отлично просвечивается вся дрянная элита. А у Машталер – воспитание и достоинство. – Могут увидеть.
Взглядом даю понять пограничное решение: либо сейчас, либо она будет послана на хер.
Мы могли бы уехать. Да банально спуститься к морю. Но суть ведь не в сексуальной потребности. У меня ее, блядь, не возникает! Просто сейчас критически упал уровень отвращения к себе. Я жажду его восполнить, пока другие, куда более страшные чувства не завладели душой.
Поэтому здесь. Поэтому вот так.
Толкаюсь во Владу, пока спину не обмораживает дрожью, а сознание не поглощает тьма.
Но и там… И так…
Яркими проблесками рассыпаются губительные воспоминания. ЕЁ так много во мне. Больше, чем меня самого. Я готов орать от отчаяния. И вижу только один способ этого избежать – вколачиваться во Владу до полной потери дыхания.
– Обещай не искать встречи. Не звонить. Не писать. Никогда не давать о себе знать.
–
