Полынь-ягода - Светлана Геннадьевна Леонтьева
Вы можете взять эти деньги себе, по усмотрению. Г-н Деми Леми Поти так распорядился. Если болеть, то вы хозяин»
Кто из нас не получал подобного рода писем? Но никто не верил им.
Есть письма намытые рунами. Как золото, добытые из недр. Их не просто читать, а вдыхать. Письма любимого.
Под песню Виктора Цоя «Мой дом был пуст, теперь народу там полно», Агата рожала сына, находясь в палате.
…Здесь прах мощей погаснувшей звезды.
Это песня.
Да, да!
Поти слушала её и размышляла. Понятно, что письмо — это развод, лажа, лохотрон, обман. Взрослый сын Бонифаций Поти просил Агату выкинуть из головы подобные мысли: какой дед Дем?
— Дмитрий. Дедушка Митя. Он мог так поступить. Он мог обрюхатить бабушку. Свалить на комсомольскую стройку, на борьбу против буржуев за свободу простого рабочего люда в Нигерии. И теперь лежит там один после аварии в больнице…И его деньги хранятся на счету в банке.
— Где там?
— В Испании.
— А письмо из Нигерии.
— А лежит в испанской больнице. Поехал путешествовать. Сел за руль мотоцикла пьяный. Скорость. Полет! Его пальцы теперь похожи на мармеладные червячки-кислячки. Дед Митя лежит с перевязанной головой, с изуродованным телом. И теперь — Поти единственный человек, который может помочь деду. Для этого надо снять часть денег со счёта и оплатить лечение. Теперь весь мир ждёт от Поти решения, ждут адвокаты из Нигерии, врачи из Испании. Всем вдруг стала интересна она! Хотя до этого никого не интересовала. Её словно пришили тонким швом к процессу, произошедшему далеко за тысячи километров. Поэтому жизнь Поти изменила форму, она стала узкой, стянутой по шву, мысли по ночам выглядели так, словно их неверно скроили, не по лекалам, мысли-тюрьма, мысли-раны. Поти видела себя снова в роддоме: на ногах чулки, стягивающие вены. Между схватками Поти вставала, чтобы умыться, а когда возвращалась обратно, то чулки набухали кровью, а бязевая рубашка и халат, купленный в лавке китайских товаров напоминало дерево. Странный рисунок был на халате: хвост птицы лежал на ветке магнолии. Поти шла по коридору, её волосы запутались на затылке. Коридор бессолнечный, тусклые лампочки едва светили, тень Поти дробилась на множество теней, и все, как маленькие китаянки, двигались за Поти. А пальчики Бонифация напоминали кислячки, когда его и Поти выписывали из роддома.
Теперь дед Митя лежит там, в далёкой больнице, спеленатый, жалкий, ничейный. Лежит без трусов в памперсах, без движения и зовёт её — внучку Агату Поти.
Дурацкая фамилия Поти! Но фамилия Непёхина по мужу ещё хуже. Муж был невысокого роста. Спортсмен. Он уезжал-приезжал. Затем приезжал-уезжал. У него были медали — серебро, бронза, золото.
ПЕСНЬ
Космос замер. Затих. На часах только вечность. Полмира
в красном ситце. Окно, где Европа. Футбол.
Сотворю из России сама же себе я кумира.
Дилетантка, болельщица. Что смыслю в схватках турнира?
И какие слова знаю, кроме пенальти и гол?
Но Россия — щедра, но Россия моя — хлебосол.
Понаделали кваса. И солнце своё запалили.
Кока-колу под стол и закваску иных кока-кол.
И кричала она, и махала: судью, мол, на мыло.
Ей не надо 5:0,
ей не надо 3:0,
ни 2:0.
Вот представьте, как было: футбол, как иная юдоль,
как больная мозоль, как на раны шипучая соль.
Наш футбол:
шар земной на космическом поле бездонном,
вновь качаются оси земные, скрижали хрипят.
В сапогах грубых Сталин, и трубку он курит, колонны
вдоль Тверской. И на площади Красной парад.
Спорт отряд.
Нет, не в нашем столетье гламурном.
А ещё в пиджаке Сталин в грубом, овчинном, суконном.
Мой отец за «Динамо».
Не продан. Не пропит завод!
После нас разорвёт.
На пятнадцать республик растащит.
Мы — не СССР. И почти уже — не СНГ.
Я смотрю телевизор. Смотрю теле-бред. Теле-ящик.
Там одно только «г»!
И 5:0, и 3:0, и 2:0.
Кучка из богачей. Остальные такая же голь.
Перепутали что ль? Вы наш возраст с размером
всех пенсий? И повысили возраст. А пенсия — шиш. Просто боль!
Бумерангом из космоса к нам возвращается — нате!
Как мячи к нам в ворота. И счёт на столетья уже.
И дерутся хорваты. И в Нижнем у нас на закате
продолжаются матчи. Пикируем на кураже.
Ешь драже! Квас хлебай. Рюмку водки
пей до дна. Ось земли на кленовом ковше
еле держится. Счёт наш короткий
и не в нашу он пользу. Мир весь в галдеже, дележе.
Не хочу, чтоб 5:0, а хочу, чтоб 0:5 приключилось.
Чтоб свершилось. Внедрилось. Взошло. Всколосилось. И — в высь!
За космический взмах. За крылатость. Я за справедливость.
За «Динамо», однако.
Отцовское сердце, не рвись!
Но оно разорвалось ещё до замужества Агаты. На кусочки, видимо, на частицы. Его похоронили под берёзой. И когда говорят про берёзы плохо, Агата обижалась. Это была личная обида. Словно её назвали уничижительными словами, этими слогами и суффиксами в уменьшительной форме. За берёзы обидно. За деревья. За их трепещущие листочки. Серёжки, хороводы на Троицу. Пить сок из дерева, что это? Это же не трава, не куст, не ягода. А соки ручьём из ствола текут в стеклянную баночку. В норку горлышка. Сок течёт из раны в боку берёзы. Этот сок можно глотать, прижимаясь губами к банке, ко краю. Ямка, из которой вытекает сок берёзовый, словно дорожка в иной мир. Она пульсирует. Можно касаться языком тонких струй, трогать пальцами, которые тут же становятся липкими от сахара. Берёзовым соком можно, как чернилами выводить буквы на бумаге. Пальцы становятся карандашом, авторучкой, пишущим инструментом. Тонкие гибкие пальцы на листочке. Мохнатые первые шмели вырываются сонно наружу, надевая на голову капюшончики глаз. Такая зеленоглазая оконечность туловища. Сладкий сок льнёт к лапкам, их приходиться чистить хоботком. Приезжать из леса всегда приятно. Нет, Агата не нарочно ездит в лес, просто лес сам движется к дачному забору, к шатким дощечкам, охраняющим
