Снэк - Эмми Бертон
Глава 2: 1988 — Добро пожаловать в Даунерс-Гроув
Летом, перед тем как пойти в детский сад, мой папа потерял работу. И мою маму. Не в таком порядке. Сначала мы потеряли маму. Правда не совсем потеряли ее. Мы знали, где она была. Просто не были уверены, вернется ли она когда-нибудь к нам.
Год спустя, совершенно неожиданно, мы переехали из пригорода Бостона в родной город моего отца, Даунерс-Гроув, штат Иллинойс. Мы поменяли один спальный район на другой. Это как высшее образование, когда твой старший брат или сестра поступает в колледж. Переезд был скорее необходимостью, нежели чем-то долгожданным. Казалось, это было хорошо для моих братьев. По сей день я все еще не уверена насчет нас с отцом.
Не знаю, почему мы здесь стоим. Мы вышли из поезда, и теперь с отцом стоим у железнодорожного вокзала. Все мы: мой старший брат, младший сводный брат, Сид и я, не двигаемся и смотрим на какой-то ресторан через дорогу. Из моего рта идет пар.
— Клиппи, что происходит? — Спрашиваю я своего старшего брата.
Мой отец перебил меня. — Детка, его зовут не Клиппи или Клип, а Клиф или Клифтон. — Я не знаю, в чем проблема папы. Я всегда называла своего брата Клипом.
— Мне нравится называть его Клипом, папочка, — говорю я и сжимаю губы.
— Ничего страшного, папа. Мне это тоже нравится, — вставляет Клип.
— Да, и мне, — говорит папа и широко улыбается, смотря на меня сверху. — Это твоя мама всегда настаивала, чтобы мы называли его настоящим именем. Думаю, теперь мы можем называть его Клипом столько, сколько захотим.
Он опустил свою большую руку мне на голову и взъерошил волосы через вязаную шапку.
Малыш Сид начал плакать. Его щеки покраснели, а из такого же красного носа текут блестящие сопли. Ему, должно быть, тоже холодно.
— Пошли, дети, — говорит папа, и мы следуем за ним через улицу в ресторан.
Мой отец, Гил… был инженером в крупной компании в Массачусетсе. Однажды он пришел домой с работы и больше туда не возвращался. За день до этого моя мать вышла за продуктами и так и не вернулась. Сколько бы мы ни спрашивали, папа так и не сказал нам точно, куда ушла наша мама. Он говорил что-то неопределенное, как будто она уехала по делам или навещает своих родителей. Папа никогда не был склонен к длительным или тяжелым дискуссиям. Если мы дрались или плакали, он уходил в свою комнату. Может быть, он изо всех сил старался держать себя в руках перед нами. Я подкрадывалась и подслушивала у двери. Все, что я могла разобрать, — странный звук, похожий на то, как душат призрака. Я была слишком труслива, чтобы войти в его комнату и выяснить, что это был за шум, но почти уверена, что он плакал. До того, как мы переехали в Иллинойс, я иногда слышала, как он с кем-то разговаривал по телефону — умолял вернуться домой. Из нашего дома больше никто не пропадал, так что я могу только догадываться, что на другом конце провода была моя мать.
В Массачусетсе мы жили в большом старом доме, в котором даже летом пахло уютным огнем. В нем было два этажа с окнами, которые дребезжали, когда дул ветер, и полами, которые скрипели при каждом шаге. Мне нравилось. Нравился каждый шум, который производил дом. Папа часто говорил мне во время штормов, что бояться нечего. Я всегда отвечала «я знаю». Эти звуки действительно успокаивали меня. Мне было грустно покидать свой дом, которому сто пятьдесят лет. Я любила в нем все, звуки и запахи.
Долгое время в этом доме были только папа, мой старший брат и я.
Затем однажды, как гром среди ясного неба, моя мать появилась в дверях, передала ребенка моему отцу и ушла. Все, что она сказала, было:
— Его зовут Сид. Он не твой. — А потом — пуф! Ушла. Я все это отчетливо помнила, потому что стояла рядом с папой, держась за штанину его джинсов. Она никогда не смотрела на меня сверху вниз. Ни разу. Она никогда не просила о встрече с Клипом или со мной. Она доставила свою посылку и ушла. Вот так у меня появился сводный брат. Папа принял его без возражений, дал ему нашу фамилию и официально усыновил его. Будучи ребенком, ты никогда не понимаешь, как это удивительно — любить ребенка, который тебе не принадлежит.
Только много лет спустя я узнала, что моя мать была очень больна. Психически. Оставив Сида с нами, она была арестована несколько месяцев спустя за бродяжничество и публичное пьянство. Ее не арестовали. Судья постановил, что она слишком больна, и отправил ее в лечебное учреждение. Конечно, это не называется учреждением, это называется больницей. Прошли годы. Я не думаю, что она когда-нибудь выйдет.
Визит моей матери и приезд Сида запустили механизм в движение. Так как отец был безработным с тремя детьми, он решил перевезти нас обратно в свой родной город, Даунерс-Гроув. Клиппи сказал мне, что мы уже бывали в Даунерс-Гроув раньше, но я, честно говоря, не помню. Все, что я знала, это то, что мы собирали все наши вещи, уезжали далеко и собирались жить с моей Мими в ее подвале, и мне не разрешили взять с собой моего любимого хомяка, Эггролла (прим. переводчика — дословный перевод «Яичный рулет»), потому что мы летели на самолете. Это было в значительной степени воплощением кошмара для шестилетнего ребенка.
— Куда мы идем, папочка?
— Внутрь. В то кафе. Оно называется «СНЭК», и им владеют мои друзья. Мы можем что-нибудь выпить и согреться, — говорит мне папа, открывая дверь.
Приятный запах корицы, кофе и тепла сразу же окружили меня коконом ощущений, которые, уверена, я никогда не забуду.
— Гил! Гил Купер! Что ты тут делаешь? — Симпатичная дама с длинными светлыми волосами, убранными назад в красную бандану, обходит прилавок.
— Ты должен был позвонить по приезду в О'Хара. Я собиралась отправить Роберта за вами.
Когда она подходит к нам, то очень крепко обнимает папу, а затем целует его в щеку. Леди улыбается, но ее брови сведены вместе, а глаза влажные. Для меня ее лицо выглядит счастливым и грустным одновременно, поэтому не могу сказать, о
