Строгий профессор - Надежда Мельникова
— Вы мечтаете стать кассиршей в нашем буфете? — не повышая голос и улыбаясь встреченному преподавателю, спрашивает Роман Романович.
— Нет, — свожу брови на переносице, поворачиваясь к нему.
Он на меня, конечно, не смотрит. Спину держит прямо, шагает чётко и ровно, как будто перед ним леска натянута, указывающая ему путь следования.
— Окончив наш факультет, Иванова, вы могли бы стать государственным деятелем, дипломатом, писателем, публицистом, критиком, ну или просто переводчиком. Но если вы будете спать на лекциях, то я полагаю, смогу договориться для вас и устроить кассиром. Вы хорошо считаете, Иванова?
Есть у Заблоцкого такая привычка — размазывать собеседника по стеночке. Я её давно заметила, но, когда это лично меня не касалось, я восхищалась его ловким умом и сообразительностью.
— Это было один раз, — лепечу себе под нос.
— Хотя нет. Профессия продавца-кассира предполагает умение распределять внимание, не теряя концентрации, а вы можете уснуть во время смены. Но стрессоустойчивости у вас не отнять. Я бы никогда не смог уснуть в помещении, битком набитом людьми.
Роман Романович открывает для меня дверь деканата, пропуская вперед, и сердце уходит в пятки. Вообще-то я нормальная студентка. И мне хочется плакать, что именно он приволок меня на ковер к декану.
— Ширина на месте нет, — С грохотом припечатывает лист дыроколом методист и секретарь в одном лице. — Сказал, сегодня его не ждать.
Сердце медленно возвращается на место, и я позволяю себе тихонечко выдохнуть. Как и в любом замкнутом социуме, в университете новый день — это как совершенно другая история. Завтра Заболоцкий забудет мою фамилию, так что вряд ли мне влетит.
Заболоцкий — неженатый красавец и, конечно же, все местные курочки только и ждут, как бы пофлиртовать с ним. Роман Романович всегда охотно идет на контакт. Он вежливый и воспитанный, со всеми галантен и учтив. Вот и методист, отложив металического зверя в сторону, ставит локти на стол, интересуясь, зачем Заболоцкому понадобился декан.
— Я хочу объяснить этой юной красавице, что долго спать вредно. Вот даже Аристотель писал, что сон больше восьми часов может привести…
Дальше я уже ничего не слышу. Мне глубоко фиолетово, что там писал Аристотель, и писал ли он вообще…
В уши как будто меда налили, сумка съезжает с плеча, пакет вываливается из рук, в голове шум, пальчики ног заметно покалывает. Заболоцкий, самый горячий препод нашей кафедры, мужчина, от которого у меня подмышки потеют, а в мозгу все извилины склеиваются, назвал меня красавицей.
Сейчас просто с ума сойду или хотя бы сознание потеряю. Я никогда не слышала, чтобы он звал кого-то из наших таким образом. Хотя где бы я могла это услышать? Я же так близко к нему первый раз в жизни.
Ай, к черту! Дайте мне насладиться моментом. Он считает меня красивой? Он считает меня красивой!? Он. Считает. Меня. Красивой. Мое бледненькое лицо окрашивается в пурпурно-малиновый, и даже уши начинают гореть. Я это чувствую. Если я сейчас станцую джигу-дрыгу, меня не поймут неправильно?
— Что же, нам придется покинуть это прекрасное место и посетить вас завтра, — улыбается Роман, а я разворачиваюсь и, подобрав свои вещи, в прямом смысле врезаюсь в дверь.
Ну, потому что дверь оказалась ближе, чем я думала. Хотя к чему врать? Я вообще не думала. Я была занята отплясыванием победного танца в своей голове. Кто-то открыл эту несчастную дверь. А я такая нелепая. Роман Романович решит, что я полная идиотка.
— Иванова, во время пар я за вас отвечаю, аккуратнее, пожалуйста.
Ну мне вообще-то восемнадцать с половиной и, в принципе, по закону я сама за себя отвечаю. Но если Роман Романовичу так хочется за меня поотвечать, то я всегда за.
В коридоре мы с Заболоцким прощаемся. Ну как прощаемся? Долгого и грустного с объятьями не получается. Он говорит «до свидания» и просто уходит, а я долго стою на месте и смотрю ему вслед.
Будь я нормальной, я бы влюбилась в своего одногруппника и сейчас думала бы о том, как пригласить его в кино или на любое другое свидание. Но моё глупое сердце выбрало недоступного во всех смыслах преподавателя.
Коридоры возле аудиторий почти пусты, началась следующая пара. У меня занятий больше нет, и самое время идти домой, помогать матери справляться с писающим везде дедушкой, но я почему-то стою, провожая Роман Романыча взглядом.
Первая влюбленность. Опасная. Нежная. Искренняя. Как бы на стихи не потянуло, а то я не умею.
Когда-то в детском саду я была влюблена в мальчика Славу, он дарил мне шоколадки, и я ела их за спиной у воспитательницы. Было чересчур сладко, и я покрывалась прыщами, а потом мама долго искала на что же у меня аллергия. Признаться было стыдно, да и предавать любимого — последнее дело. Вот так и любила его, молча. С прыщами, но без стихов.
Заболоцкий почти доходит до конца коридора, сердце трепещет в груди, вспоминая его красавицу, и тут из примыкающего перехода ему навстречу выворачивает Лариса Владимировна Баранова - преподаватель английского языка. На ней, как всегда, очень красивый изящный костюм, туфли на высоком каблуке и нежно-розовая помада. Женщины красивее я не встречала. И вот Романыч наш тоже притормаживает, становится ровно и, кажется, улыбаться старается тщательнее.
Последние аккорды моей победной джиги-дрыги некрасиво растягиваются, заваливаются в минор, а потом и вовсе тухнут. Ну кто я такая в самом деле, чтобы соперничать с элегантной молодой преподавательницей с кучей дипломов? Баранова нравится всем, и ай-кью у неё наверняка повыше моего. Они стали бы отличной парой, да и смотрятся шикарно. Даже ростом она ему подходит, я же головы на полторы ниже и дышу ему где-то в пупок.
Чувство восторга от «красавицы» испаряется, и я ступаю на широкую университетскую лестницу. Бегу вниз, скользя рукой по перилам. Несчастная моя душа, даже есть неохота. Моя мечта останется со мной, с ней я попытаюсь уснуть сегодня ночью, обнимая подушку и представляя, что это мой преподаватель литературы.
В раздевалке очереди нет, я кладу свои вещи на тумбу и медленно натягиваю куртку, поданную гардеробщицей. Тщательно застегиваю
