Наваждение Монгола (СИ) - Гур Анна

Я давно свыклась с ролью невидимки. Так проще. Легче. Жаль, что и для Айдарова я не осталась незамеченной…

– Все будет хорошо, малыш… – обещанием в тишине глубокой ночи.

Во сне Матвей выглядит таким умиротворенным, ангелочек просто, с длинными ресничками, которые отбрасывают тени на щечки.

– Сладких снов.

Когда встала, чтобы уйти, брат словно почувствовал и открыл свои от природы большие глаза, такие выразительные, словно глаза старца, прожившего несколько жизней…

Поцеловала в бледный лоб самого близкого на всем свете человека и тихо прошептала:

– Спи.

Обращаю взгляд на свое отражение.

Девушка в идеальном платье, все вокруг словно подогнано под формат глянца, а внутри меня пустота и боль, потому что бесправную вещь продают в пользование олигарху, который настолько влиятелен, что может сгноить всех, но получить то, что хочет.

А хочет он меня.

Вчера я бы сбежала, если бы не брат и горестное осознание, что Айдаров из-под земли достанет и заставит эту самую землю глотать комьями.

Абсолютная власть развязывает людям руки.

Стираю с щек слезы и поворачиваю голову на звук открываемой двери, впускающей имиджмейкера, которая бледнеет, замечая, что труды последних часов пошли насмарку.

– О, боже! – вопит практически и быстро подбегает, принимаясь вытирать мне лицо салфетками и приводить в подобающий вид.

Затем появляется Марина, бледная, дрожащая.

Мой жених умеет сбивать спесь даже с таких стерв, что же сделает со мной…

– Всегда прошу своих невест сдерживать слезы счастья. Тушь водостойкая, но у тебя слез, как водопад, так что держи себя в руках. Фотографии должны быть отменные!

Нотация проходит мимо ушей.

– Волосы слишком непослушные… – бубнит себе под нос стилист, – никак не уложить локоны, они все время выскальзывают.

Мастью я в маму, сейчас, когда смотрю на ее старые фотографии, вижу, насколько похожа на нее, даже слишком, схожесть стала моим проклятием, отдалив от отца.

Может, поэтому Егор Константинович отводит взгляд, стоит мне к нему обратиться.

Нелюбимая дочь. Я привыкла.

– Идеально.

Проговаривает женщина, отнимая руки от моих слегка собранных на висках волос. Длинные локоны упираются почти в попу, черным блестящим водопадом скатываясь по спине.

Получив отмашку, в комнату входят операторы.

– Улыбайся, не стой столбом, – сквозь фальшивую улыбку шипит мне на ухо Марина, а затем в комнату проходит отец, стоит ему остановить на мне свои бледно-голубые глаза, как он застывает, по лицу идет судорога, исчезает бесследно, и он опять морщится, словно лимон жует.

Сестра поправляет мою юбку отрепетированным жестом, привлекая к себе внимание операторов, а отец направляется ко мне.

– Здравствуй, папа…

Мой тихий голос утопает в звуке вспышек фотокамер.

– Дочь.

Кивает скупо, встает рядом и застывает с улыбкой.

Идеальные кадры счастливой невесты завтра будут на первых полосах всех журналов. Только невеста эта готова удавиться от собственного счастья.

Отец наклоняется и его голос скрипит, как наждачная бумага, из-за напряжения.

– Ярослава… Я… дочка, ты простишь меня когда-нибудь?

Кабинет отца и его крик оживают в памяти.

– Я прошу вас, Мурат Айратович. Мне нужно время. Вы понимаете, что лишаете мою семью всего! Моему сыну нужно специальное лечение, без него Матвей не выживет!

– Отдай мне в жены свою дочь, и черная полоса в жизни твоей семьи прекратится.

– Мою дочь?! Это все из-за Настасьи?!

Смех, наполненный превосходством.

– Нет. Другая твоя дочь. Цветок, что прячешь ото всех, Егорчик. Черноволосая красавица, скромная, тихая, с бирюзой в глазах. Я хочу на ней жениться.

– Это шантаж.

– Отдай мне ее в жены по-хорошему, все твои дела выправятся. Чем скорее решишь вопрос, тем больше шансов спасти бизнес. Заметь, Егорушка, я хочу твою дочь не в наложницы, а именно в жены. Это честь для любой семьи.

– Ярослава не предмет для торгов. Мой ответ…

– Я согласна!

Мой голос дрожит, когда я открываю дверь кабинета и вхожу, представая под темные злые глаза Айдарова, мужчины, способного уничтожить всю мою семью только для того, чтобы уломать отца отдать в жены дочь…

– Вот видишь, Голицын, какая у тебя умная дочь. Проницательная. Поняла, какое предложение ей делают.

Улыбается, проходится по моей фигуре алчным взглядом. Тем же, как тогда на приеме, когда я случайно столкнулась взглядом с этим страшным человеком…

Улыбается, глядя мне прямо в глаза, а я каким-то чутьем понимаю, что он понял, почувствовал, что я стою под дверью и подслушиваю.

Поднимается и идет ко мне, берет меня за дрожащую руку и заставляет пройти вглубь кабинета.

– Я человек, чтущий традиции, Голицын, так что считай, я попросил у тебя ее руки, и ты отдал мне дочь.

Поворачиваюсь и смотрю в стремительно бледнеющее лицо отца, чувствую, как он опять готов возразить, и отвечаю твердо:

– Я все решила, отец. Стать женой такого человека – мечта любой. И не стоит обсуждать этот вопрос больше.

Страшный человек.

Короткая вспышка воспоминания и я покрываю холодную руку отца своей ладошкой. Он хочет еще сказать что-то, но рядом раздаются голоса, гости со стороны жениха под удары барабанов заходят в комнату, женщины, разодетые в традиционные наряды, с песнопениями на восточный манер, держат в руках подносы со сладостями и подношениями.

Они танцуют вокруг нас с отцом, поднимая подносы на вытянутых руках...

Если бы была гостьей на чужой свадьбе, не знала всего закулисья, может быть, я бы и восторгалась необычностью всего действия, но сейчас все мимо меня и вызывает лишь неприятные ощущения из-за понимания, что как и обещал мой жених, все традиции будут соблюдены, вплоть до демонстрации окровавленной простыни…

– Невеста! Улыбочку, вас снимают! – широко улыбается один из многих приглашенных фотографов, и пытаюсь улыбаться и вести себя как счастливая невеста, переступаю через брошенные к ногам сладости и золотые монетки.

Они бьются о пол и издают характерный звон, конфеты шуршат и каждый залп барабанов, как удар в грудь, приближает к неизбежному.

Красивое действо, интересное, но не сейчас, не для меня.

– Я подержусь за тебя, пап, не могу двигаться в этом платье, на этих шпильках на лестнице могу навернуться от счастья.

Сквозь улыбку произношу, и отец сжимает свою руку, поддерживает меня.

– Доченька, Яся моя, что же мы творим…

Его голос надрывный, хриплый, тихий, и пальцы впиваются в мой бок, словно отец готов вырвать меня отсюда, отказаться, обращаю опять на него свой взгляд.

Замечаю, как бледен, как блестит лоб, и прежде, чем он совершит ошибку, проговариваю четко:

– Я все решила. Не заставляй меня ненавидеть тебя и себя за слабость.

Замечаю, как дергается кадык на горле отца, и он произносит с горечью:

– Почему ты так на нее похожа… почему…

Не отвечаю, мы как раз спускаемся по лестницам, папа держит мои похолодевшие пальцы, опираюсь на него, чтобы не упасть, ведь платье делает меня слишком неповоротливой. Шлейф тянется за мной.

Вспышки, камеры нацелены на меня и множество лиц, знакомых и нет, перед глазами пролетают как на скоростной пленке.

Задерживаю дыхание, устремляю взгляд к дверям, которые открыты настежь. Никто сегодня не скупился на пионы, которые спадают со стен замысловатыми гирляндами.

Мои любимые цветы, которые часто дарили ухажеры сестре, не потому что она их любит, а потому что не примет букет, не стоящий как месячная зарплата обычного человека. Сейчас, когда смотрю на белоснежное великолепие, вспоминаю, как Настасья бросала букеты, стоило войти в дом, на пол или в лучшем случае на стол.

– Ненавижу, когда все так легко. Неужели все мужчины такие тюфяки?!

– Ты называешь того парня тюфяком, потому что он не поскупился и отдал почти все, что заработал, на букетик для высокомерной фифы?!