Её несносный студент - Виктория Победа
— Хоть бы поинтересовалась моим полетом и самочувствием, — смеюсь, пока мать возмущается моим поспешным решением и ребяческим поведением.
— А чего им интересоваться, когда ты здесь и сияешь, как хорошо начищенный самовар, — справедливо замечает мать, входя в дом.
Плетусь за ней со своим большим чемоданом.
— Отца нет? — спрашиваю, осмотревшись в гостиной. В доме тихо, только со стороны кухни доносится голос Тамары Васильевны — нашей местной Фрекен Бок, отчитывающей Ольку, помощницу свою. Мне порой даже жаль девчонку, ни дня без нагоняя у нее не проходит.
— Дома, — отвечает мать, и вздыхает тяжело, — в кабинете с утра сидит, идиот упрямый, — в выражениях маман никогда не стесняется, что на уме – то и на языке, отец привык, слегка поседел за годы супружеской жизни, но привык.
— Ясно, — пожимаю плечами, — я в душ быстро и спущусь.
Поднимаюсь на второй этаж, туда, где расположены спальни и кабинет отца. Отца, ожидаемо, по пути не встречаю, видно сидит себе, дзен познает, перед встречей с любимым сыном. Ну пусть познает.
Мне в общем-то фиолетово, что он по этому поводу думает, пусть хоть бесконечно дуется, я своих решений не меняю. Раз уж вернулись домой, здесь значит и останемся.
Душ я принимаю быстро и, облачившись в чистую домашнюю одежду, спускаюсь вниз. Отца все также не наблюдаю. В кухне только суетящаяся Олечка, пугающая Тамара Васильевна и мама. Две последние о чем-то мило беседуют, но замолкают сразу, как только в кухне появляюсь я.
— Кормить-то будете? — усмехаюсь, осматривая трех женщин.
Олечка краснеет густо, смешная она все-таки. Откуда-то из глубинки к нам приехала, то ли троюродная, то ли еще какая, племянница Тамары Васильевны, седьмая вода ни киселе, в общем. Хорошая девчонка, пугливая, правда, нелюдимая и молчит все время, только на вопросы коротко отвечает.
— Ты еще больше стал, что ли.
— Вам кажется, теть Том, — смеюсь, обнимаю женщину.
Она мне как вторая мама, с детства меня знает и воспитывает, сколько себя помню, столько она у нас работает. Теперь вот вместе с Олькой, потому что дом все-таки не наша трешка, пусть и крупная.
— Хмм, — за спиной раздается глухое покашливание.
Оборачиваюсь. Отец все же решил почтить нас своим присутствием. Говорить не торопится, меня взглядом только буравит.
— Че, даже не поздороваешься? — пожимаю плечами, протягиваю отцу руку.
Он не особо торопится ее пожимать. Отношения у нас с ним испортились после того случая в лицее, когда я осмелился ему угрожать. Отец мне до сих пор мои закидоны простить не может, да и гордость я его порядком задел. А не нужно было мою женщину оскорблять, пусть даже она так и не стала моей.
В груди опять противно ноет от одного лишь воспоминания об Александровне.
— Я все еще надеюсь, что ты возьмешься за голову и передумаешь, — наконец произносит отец, пожимает мою руку и, не глядя на меня, идет к столу.
Индюк упертый, да только я вот точно такой же. Характером-то я в него.
Олечка с Тамарой Васильевной предусмотрительно исчезают из кухни, чуя надвигающуюся бурю, мама поджимает губы, садится за стол рядом с отцом, но ничего не говорит, видно, что сдерживается. Она тоже не в восторге от происходящего, от отношений между мной и отцом напряженных, но старается в это не вмешиваться. Все же мужики, как-нибудь сами со своими соплями разберемся.
— Не передумаю, — выдаю твердо, понимая, что нарываюсь. Сам же занимаю место напротив отца. Он оотрывает взгляд от своей тарелки, переводит его на меня. — Я приехал насовсем, возвращаться в Чехию я не собираюсь.
Я выдерживаю недовольный взгляд отца, глаза в глаза. Не каждый так может, обычно люди сразу тушеваться начинают, а я могу, с детства, на равных на него смотреть, и, если я что-то решил, значит я решил, и гляделки эти ничего не изменят, он это знает прекрасно, просто смириться не может. Как-никак я сейчас его авторитет подрываю, пусть никто этого и не видит, но батя это дело не любит.
— Ты хоть понимаешь, какую глупость совершаешь? — он все-таки не выдерживает, взрывается, голос повышает. А зря. На меня вот такие психи не действуют. Я смотрю на него молча, к еде не притрагиваюсь, жду пока продолжит, выговорится. — Какое образование ты здесь получишь? Ладно бы еще в столицу, так нет же, его в наш задрипанный универ потянуло.
А вот это не надо, вот это он зря. Дед этому универу всего себя отдает, он с недавних пор ректор. Дел много, нервов — еще больше. Мозги делают все кому не лень, начиная студентами, заканчивая чиновниками.
— Он ничем не уступает ни столичным, ни европейским, и, если ты забыл случайно, ты тоже его окончил, скажешь, херовое у тебя образование? Или может отец твой дурак и хреново им руководит?
— Егор, — вмешивается мать, меня осаждая.
— Ты обороты поубавь, не дорос еще на повышенных тонах с отцом говорить, мы с матерью тебе только лучшего хотим.
— Мне лучше дома. А будешь продолжать на меня давить, я заберу документы и свалю в армию.
— Ты совсем умом поехал? Мало было нам с матерью головной боли, когда ты загулять решил?
— Женя, — шипит на него мать.
— Лучше не продолжай, пока не наговорил лишнего, — предупреждаю отца, и откидываю в сторону салфетку с вилкой. — Спасибо за ужин, — бросаю и встаю из-за стола.
Мать пытается меня остановить, отец продолжает сокрушаться, а мне похер совершенно. Задолбал припоминать, каким идиотом я был.
Возвращаюсь в свою комнату, мысли об Александровне против воли врываются в сознание. Когда, блядь, когда меня уже попустит.
К черту. Достало. Хватаю лежащий на тумбе телефон, набираю номер Белого. Нужно развеяться, в конце концов, домой вернулись,
