Бунт Хаус - Калли Харт
— Эй! Куда ты, черт возьми, собрался? — Ненавижу себя за то, что окликаю его, но мне нужно знать.
Я так сильно завидую тому, что он уходит, что мне приходится зажать язык между зубами, чтобы не спросить, могу ли я пойти с ним.
— Ха! Как будто я здесь живу, — бросает он через плечо. — О, и не волнуйся, новенькая. Нам не нужно продолжать это дерьмо позже. Не высовывайся, держись подальше, и у тебя будет неплохой шанс выжить в этой адской дыре.
Возможно, я просто устала, а может, просто ненавижу Вульф-Холл, но это явно прозвучало как угроза.
Глава 2.
ЭЛОДИ
ВНУТРИ ВУЛЬФ-ХОЛЛ выглядит так, будто кто-то пытался воссоздать Хогвартс по памяти, но очень, очень ошибся. Везде, куда я поворачиваюсь, есть темные ниши, и ни один из углов в этом месте не является прямым. Мне кажется, что я иду через какой-то странный кошмарный сон Эшера (прим. Мауриц Корнелис Эшер — нидерландский художник, прославившийся благодаря своим орнаментальным гравюрам и работам с «невозможной архитектурой»), когда пробираюсь через строгий, отделанный деревянными панелями вход и направляюсь к широкой лестнице справа. Я с надеждой оглядываюсь в поисках лифта, но уже знаю, что в таком старом здании, как это, такая роскошь была бы невозможна.
Здесь тихо, как в могиле.
Я и раньше бывала во многих старых домах. Они скрипят, стонут и оседают. Но только не Вульф-Холл. Как будто само здание затаило дыхание, глядя на меня сверху вниз, вынося приговор и наблюдая, как я неохотно тащу свой чемодан вверх по первому лестничному пролету. Снаружи здание не казалось таким уж высоким, но лестница, похоже, никогда не закончится. Я задыхаюсь и покрываюсь липким потом, когда добираюсь до второго лестничного пролета, а к третьему уже откровенно потею и тяжело дышу. Через старую дверь с матовыми стеклянными панелями я обнаруживаю, что смотрю в узкий коридор прямо из «Сияния» (прим. The Shining — фильм ужасов режиссёра, сценариста и продюсера Стэнли Кубрика, снятый в 1980 году по мотивам одноимённого романа Стивена Кинга.) Тусклый свет над головой зловеще мерцает, когда я тащу свой багаж по пыльной, потертой дорожке, которая покрывает голые половицы, и я мысленно отмечаю все способы, которыми человек может умереть в таком жутком месте, как это.
Проходя мимо дверей, замечаю медные цифры, привинченные к каждой их них. Обычно к дереву крепят красочные наклейки и таблички с именами — небольшие персонализации, которые помогают студентам чувствовать себя в своих комнатах как дома. Но только не здесь. Здесь нет ни одной наклейки, фотографии или плаката. Только темное, гнетущее дерево и блестящие, отполированные цифры.
410…
412…
414…
416…
Отлично.
Дом, милый дом.
Я открываю дверь, радуясь, что она не заперта. Внутри спальня оказалась больше, чем я ожидала. В углу двуспальная кровать застелена в армейском стиле с серыми простынями в комплекте. Только две подушки, но я могу жить с этим. У стены — большой комод под мрачной картиной, изображающей скрюченного старика, согнувшегося пополам от воющей метели. Такой странный выбор темы для произведения искусства. Технически, она хорошо выполнена. Рисунок кисти настолько точен и тонок, что это может быть почти фотография. Однако содержание несчастно и внушает чувство безнадежности, которое кажется сокрушительным.
В дальнем конце комнаты большое эркерное окно, выходящее на то, что я предполагаю, является садом позади академии. Мир погружен во тьму, весь в пятнах пурпурного и полуночного цвета, перемежающихся угольно-черным, но я различаю вдали очертания высоких деревьев, неподвижных, как будто ни один ветерок, каким бы сильным он ни был, не может их поколебать.
Бросаю свои сумки в изножье моей новой кровати и подхожу к окну, желая получше рассмотреть открывающийся вид. Только когда стою прямо перед стеклом, я могу различить мрачные очертания большого, сложного лабиринта в центре лужайки между зданием и деревьями.
Лабиринт? Отлично. Этого не было в той чертовой брошюре. Но он, должно быть, очень старый, потому что живые изгороди высокие, выше любого человека, и такие густые, что сквозь них невозможно было бы заглянуть.
Не знаю почему, но при виде этого я вся дрожу. Я никогда не была поклонником лабиринтов. По крайней мере, отсюда, при дневном свете, я смогу запомнить маршрут до его центра. Не то чтобы я планировала проникнуть внутрь этой чертовой штуковины.
Душевые достаточно легко найти. В конце коридора две ванные комнаты стоят друг против друга, двери широко распахнуты. На кафельной стене внутри обоих — я знаю, потому что проверяю — большая белая вывеска гласит: «Прием душа три минуты. Нарушителям будет назначено дежурство в уборной».
Дежурство в уборной? Боже. Все гораздо хуже, чем я думала.
Я резко закатываю глаза, снимая дорожную одежду и принимаю душ, что занимает гораздо больше отведенных мне трех минут. Кто, черт возьми, узнает? И вообще, к черту все это. Они не могут заниматься таким дерьмом с человеком, который еще даже официально не является студентом академии. Я использую карболовое мыло, прикрепленное к потертому куску веревки внутри душа, морщась от запаха и обещая себе вымыться лучше с моим собственным гелем для душа утром. Затем использую шершавое, тонкое как бумага полотенце, чтобы вытереться, прежде чем надеть пижаму и поспешить обратно в свою комнату с мокрыми волосами.
Я уже планирую снова покрасить свои длинные светлые локоны в темно-коричневый цвет. Большинство отцов не хотели бы, чтобы их дочери обесцвечивали волосы в семнадцать лет, но полковник Стиллуотер терпеть не может меня с моим естественным цветом волос. Он никогда бы не признался в этом даже через миллион лет, но он не может справиться со мной с каштановыми волосами. С этим цветом волос я слишком похожа на неё.
Кроме того, он заставляет меня носить контактные линзы, так как не может изменить синеву моих глаз иным способом. Он почти ничего не может поделать с веснушками, покрывающими мою переносицу, или с костной структурой моего лиц в форме сердца. Не отвалив бешенные деньги на очень талантливого пластического хирурга, он также не может изменить мои высокие скулы или миндалевидные
