8 марта, зараза! (СИ) - Белая Яся

— Папа! — возмущаюсь я. — Как можно бросаться такими обвинениями? У тебя же нет доказательств.

— Дочка! Это только такая наивная и добрая девочка, как ты, может не видеть очевидного!

— И всё-таки, пока вина не доказана, человек не виноват.

— Глупая ты, Аленький, ой глупая! Кто ж его накажет? Он вон с губером нашим вась-вась.

Ловко отец обходит острые углы и переводит тему. Но я упряма, мне надо знать.

— Пап, скажи честно, на что ты всё-таки тратил деньги?

Он сереет, сильнее сжимает руль, видно, расстроен.

— Делал ставки, — выдаёт наконец.

— Что? — от шока у меня просто пропадает дар речи. Я не могу вместить подобное в голове.

— Ал, ну что ты в самом деле, как маленькая! Многие выигрывают же! Миллионерами становятся! Просто мне не фартило! Но я чуял — удача близко. Я и сейчас чувствую.

Глаза его горят нездоровым блеском, руки на руле подрагивают.

— Папа! — кричу я. — Немыслимо! Ты поставил под удар свою репутацию! Маму! Меня! Что с нами будет теперь, папа?

— Всё будет хорошо, Аленький, — натянуто улыбается он. — Папа всегда решал проблемы. И эту решит!

Ужасно! Потому что я не верю ни одному его слову. Реву горько-горько. Хотя хочется орать: «Как решишь? Как?» Квартиру продашь? Машину? Меня?

Мы подъезжаем к дому, отец паркуется. Я хлопаю дверью и бегу вперёд. Не хочу с ним разговаривать. Не хочу его знать. Он так лихо судит других! А сам? Грешно так о родном отце, но я не могу. Меня будто в дерьмо с головой окунули.

Забегаю в свою комнату, закрываю дверь, падаю на постель и плачу от бессилия. Получатся, самый дорогой человек, тот, кому мы с мамой так верили, предал нас. Вот его поздние совещания! Задержки в командировках! Ставки! Только в главной игре — реальности — ставкой стала наша с мамой жизнь!

Вспоминаю, что врачи говорили вчера о дорогостоящем лечении и последующей реабилитации. А отец был таким серьёзным, кивал и обещал всё сделать в лучшем виде.

Лжец.

Слышу, как он мечется в гостиной. Без конца кому-то звонит. Начинает бодрым голосом: «Здорова, Фёдор!» — «Макс! Сколько лет, сколько зим!» — «Кирюш! Как твоё ничего?», а потом сникает: «А… понятно…» — «Да ясное дело! Сейчас у всех туго» — «Не извиняйся, друг. Всё пучком»

Ищет деньги. Сумасшедшие деньги. Такие легко никто не ссудит. Да что там: и половину этой суммы достать — уже сказка! Близкие знакомые уже все отказали, теперь, видимо, по дальним пошёл.

Выхожу на кухню, чтобы попить воды. От количества слёз — внутри пустыня и сушь. Кошусь в сторону гостиной: отец сидит на диване, понурив голову, сжимает в одной руке телефон.

Он в отчаянии. Это видно явно.

Великий решала!

Мне не жаль его ни капли.

Будто чужим стал вмиг…

Ставлю чайник на плиту, но прежде чем он успевает засвистеть, раздаётся звонок в дверь…

Пугающе-настойчивый…

2(2)

Их пятеро.

И я сразу жалею, что открываю им дверь, не глянув в глазок.

Они все — громадные. Один — лысый, с татухой на лысине. Двое тёмных и носатых. Явно кавказцы. И ещё двое — отвратного вида близнецы, с длинными рожами, не тронутыми интеллектом.

Они сметают меня с пути, как пушинку.

Не здороваются.

Топают в гостиную, оставляя грязные следы на ламинате.

Им явно нужна не я. Пока не я.

Они пришли к отцу.

— Ну что, Альбертик, приготовил бабки, — начинает лысый. Он на голову ниже своих спутников, зато куда коренастее. — А то Ржавый сильно нервничает.

Отец, увидев гостей, меняется в лице.

— Не может быть… — бормочет он. — Ржавый же неделю давал.

Лысый ржёт, его подельники тоже.

— Эй, бизнесмен, ты что, считать разучился? Неделя же сегодня закончилась. Вот Ржавый и говорит: ребята, сходите узнайте, как там мой друг Альберт. Может, быть столько бабла нагрузил, что унести сам не в силах, надо помочь хорошему человеку.

Отца начинает откровенно трясти.

— Ребята, ну нет сейчас денег. Ни копейки нет, — он даже выворачивает карманы. — Но я найду. Обязательно найду. Мне только время надо.

— Гасим, — лысый оборачивается к одному из носатых, самому мерзкому, — кажется, наш друг Альберт чего-то не понимает. Объясни ему.

И верзила обрушивает на отца град ударов: бьёт по лицу, в живот. А когда папа падает на пол — то лупит ногами.

Отец рядом с ними такой маленький и хлипкий, что меня пронзает острая жалость. Избивать слабого могут только полные моральные уроды.

Я ору, верещу, как раненный заяц.

— Прекратите! Немедленно прекратите! Вы же убьёте его!

Как меня колотит. Зуб на зуб не попадает. Просто разрывает от бессильного гнева и страха.

Липкого тянучего страха.

Ибо понимаю — убьют. Для того и пришли. А помощи ждать неоткуда.

Но, кажется, своим криком делаю только хуже. Потому что тут их хищные морды оборачиваются в мою сторону. Они смотрят на меня такими взглядами, будто живьём отгрызают по куску.

Лысый довольно лыбиться. Именно так, потому что назвать улыбкой его мимику нельзя. Это мерзкая похотливая лыба.

— О, вот и стимулятор прибыл! — радостно говорит урод, шагает ко мне, хватает за плечо. — Помнишь, Альберт, что мы тебе говорили по поводу твоей милой дочурки?

Гасим поднимает отца за волосы. Лицо папы превращено в кровавое месиво. Больно смотреть. Он плачет — жалобно, бессильно. Слёзы путаются с кровью. Но всё-таки пробует сказать, хотя, наверное, и губы разжимать больно:

— Не трогайте её. Прошу. Девочка не причём.

— Ещё как причём, — уточняет лысый, — её крики сейчас живо твои мозги прочистят. Говорят, она у тебя хорошая. Небось, ещё целочка. Не волнуйся, сейчас распечатаем.

Он кивает близнецам, те хватают меня за руки, буквально распинают. А второй носатик ловит ноги, которыми пытаюсь лягаться. Я извиваюсь, кричу, плачу, но у меня нет сил бороться с ними.

Они громадны…

А я…

У меня только что разбились розовые очки. Стёклами внутрь. Осколки впиваются в глаза. И, кажется, я реву кровью.

От иллюзии благополучной жизни, которую для нас создавал отец, не осталось и следа. Падение с небес на землю оказывается максимально жёстким.

Часть моего сознания ещё не верит до конца в происходящее. Такого просто не может быть! Мой любимый папа не мог подвергнуть семью такому риску.

Эти люди ошибаются!

— Нет… пожалуйста… прошу… не надо… — лепечу вмиг пересохшими губами.

На крики уже нет сил. Но разве мольбы когда-нибудь трогали бездушных?

Я на грани обморока, но держусь зубами за остатки реальности. Не хватило только отключиться перед этими уродами. В сознании я буду бороться до конца. Кусаться. Вырываться.

Лысый буквально раздирает ту дурацкую юбку, в которой я сегодня дефилировала по кабинету Асхадова. Блуза тоже через несколько секунд становится лишь куском тряпки…

— Ты такая хлипкая, — ухмыляется лысый. — Кожа да кости. Подержаться не за что. Три члена сразу для тебя будет серьёзным испытанием. Та что готовься, девочка. Сейчас будем тебя драть! Гасим, ты же любишь невинные попки. А я, так уж и быть, займусь её целкой. А ты, Шаво, её ротик заткнёшь.

И сознание всё-таки почти покидает меня, когда грязные похотливые ручищи начинают шарить по моему телу.

Я пропускаю тот момент, когда на арене появляется ещё один игрок. Просто его голос — холодный и острый, как ледяной клинок, прорезает пространство и отрезвляет:

— Убери. Лапы. От. Моей. Женщины.

Чеканит. Вбивает каждое слово.

Насильники даже отпускают меня. Больно падаю на пол и могу видеть его. Снизу, с затоптанного пола — смотрю на бога, явившегося в мир смертных.

Какой же он высокий. Не ниже этих амбалов. И плечи широченные. Вот только вовсе не выглядит шкафом, как они. Наоборот — стройный, даже изящный. Но мощь от него идёт такая, что всех в комнате к полу прибивает. Отец от одной его энергетики начинает скулить.

Гектор Асхадов собственной персоной.

В костюме от кутюр, белоснежной рубашке и начищенных до блеска туфлях.