Ирина Верехтина - Издержки воспитания
Когда Маринэ с мамой пришли к учительнице в первый раз, Кинга заперли в ванной, он скрёбся лапами, пытаясь открыть дверь самостоятельно, и нетерпеливо повизгивал: ждал, когда его выпустят и разрешат обнюхать гостей. И Маринэ боялась: вдруг у него получится – открыть?…
В следующий раз Маринэ пришла к учительнице одна и… прилипла спиной к стене: на неё смотрели горящие глаза дьявольского пса-охранника Демьена Торна из «Омена» (книжку отец принёс из библиотеки, Маринэ проглотила её за три дня, потом перечитала ещё раз, потом ещё… и в первый раз порадовалась тому, что сломала ключицу и может без помех насладиться адреналиновой культовой мистикой, которая помогала забыть о жгучей боли в плече).
Лидия Петровна взяла её за руку и повела в комнату. – «Не надо бояться, он не укусит. Он к тебе со временем привыкнет и не будет так смотреть».
Так и повелось: Кинга выпускали из ванной через пять минут после прихода Маринэ («Кинюше там жарко, и вообще, он любит – в гостиной, а эту породу нельзя нервировать… Кинюш, лежи спокойно, девочка тебя стесняется»), и все полтора часа она сидела на стуле с замороженной от ужаса спиной и думала – о рояле. Если его развернуть, тогда между ней и Кингом был бы рояль… Как было бы хорошо!
– Господи, мой Боже! – патетически восклицала Лидия Петровна. – Боже мой, Марина! Что у тебя с руками, кто тебе ставил руки, уж точно не я! Ты вся зажата, сядь свободнее. И держи спину! И не ложись на клавиатуру! Ты меня угробишь… Что-оо? Устала? Часа ещё не прошло, не зли меня, Марина… Кинг!! Я тебе что сказала?! На место! Ты нам мешаешь заниматься. Большой уже, а ведёшь себя как щенок… Марина! Сядь свободнее, расслабься, ты словно трость проглотила!
Но расслабиться не получалось: сзади сопел и топтался ротвейлер, недовольный тем, что хозяйка уделяет столько внимания длиннокосой девчонке, и держит её за плечи, и бьёт по лопаткам, а девчонка морщится (лучше бы Кинюшу по спинке шлёпнула, он любит), и за руку берёт… Нет, сие невыносимо! – И Кинг тихонько рычал…
В конце концов Маринэ не выдержала и пожаловалась отцу, но отец неожиданно принял сторону противника:
– Маринэ. Чтобы. Больше. Я. Такого. Не слышал! Как тебе не стыдно! Такая большая девочка – и боишься домашнего пса. Завтра сходишь в зоомагазин и купишь ему подарок, мячик или собачье печенье, вот возьми деньги, купи на все. Он тебя полюбит, и вы подружитесь, вот увидишь.
Собачьи галеты были куплены и приняты Кингом с холодным достоинством. После часа занятий Маринэ полагался пятиминутный перерыв, которым она и воспользовалась для «налаживания отношений». Лидия Петровна тактично вышла из комнаты, чтобы не мешать. Кинг жевал, вкусно причмокивая, и смотрел умильными глазами. Маринэ вздохнула с облегчением.
Покончив с галетами, Кинг вежливо поблагодарил («Уф, рр-р, уфф!») – и полез обниматься. От страха Маринэ залезла на рояль и поджала ноги. Кинг, царапая когтями драгоценный инструмент, пытался последовать за ней, Маринэ изо всех сил лупила его ногами по лобастой башке. Оба при этом верещали forte и даже fortissimo[4].
Прибежавшую из кухни на шум Лидию Петровну хватил удар. Маринэ чуть не за косы стащили с рояля, прочитали нотацию и швырнули на стул, к роялю. Кинг за беспредел и непозволительную фамильярность был заперт в ванной на неопределённый срок. Маринэ играла полонез Огинского со слезами на глазах и жалела запертого в ванной Кинюшу (он-то в чём виноват?), поэтому сыграла очень музыкально и была прощена.
Эмоции на поводке
– Ну что ж поделаешь, со временем привыкнешь и не будешь так бояться. Лидия Петровна преподаватель от бога, консерваторию окончила, с концертами полмира объездила… Теперь вот вас учит, спасибо бы сказали лишний раз… А собака что, собаки людей не едят… Маринэ! Лидия Петровна очень тобой недовольна. Ещё раз такое повторится – накажу. Умей сдерживать свои эмоции, не маленькая уже, – только и сказал отец, прочитав запись в Маринином дневнике (Лидия Петровна, как истая служительница музы, ставила своим ученикам оценки и писала замечания в дневниках, которые родители обязаны были читать «под роспись на каждой странице»). Маринэ взяла себя в руки и держала эмоции, что называется, на коротком поводке.
Через год «поводок» не выдержал. Кинг, чьи объятия она так жестоко отвергла, помнил обиду и упорно не желал признавать Маринэ своей («Много вас тут ррр! ррразных, и все в «свои» норрровят, пррроходной дворрр устррроили из дома. А я – ррр! ротвейлеррр, а не пудель, мне перед дрррузьями стыдно! Р-ррр!»).
После очередного выплеска Кинюшиных бурных эмоций (схватил в коридоре зубами за пальто и повалил на пол, укусить не позволило воспитание) «приват»-классы закончились истерикой, которую Маринэ устроила родителям и проплакала весь вечер и полночи, не в силах успокоиться и перестать.
– Зачем столько слёз, ничего не случилось, он тебя не покусал, ты же сама говорила… Не хочешь заниматься за две остановки, будешь ездить за восемь, – сказали родители, и Маринэ вздохнула с облегчением. Потому что в восьми трамвайных остановках располагалась музыкальная школа.
После небольшого экзамена, который она выдержала с честью, тринадцатилетнюю Маринэ приняли в третий класс вечернего отделения (всего классов было пять, пятый – выпускной), удивляясь её музыкальности и техничности исполнения (Маринэ сыграла «Насмешку» Яна Сибелиуса, запутавшись в пассажах и находчиво пропустив в середине несколько тактов).
В пятом, выпускном классе она уже свободно играла его «Грустный вальс», «Юношеский этюд ля-бемоль мажор» Ференца Листа, и «Кампанеллу» – почти как Артуро Бенедетти Микеланджели (то есть это Маринэ так думала, поскольку амбиций ей было не занимать).
Больше всего ей нравилось сольфеджио[5], потому что там была хорошая компания и можно было развлечься (о том, как они «развлекались» и что по этому поводу думали преподаватели, расскажу чуть позже).
Бабушка
На летние каникулы её каждый год отправляли к троюродной тётке отца в Леселидзе, где у Маринэ было много друзей. В посёлке жили абхазы, грузины, осетины, украинцы и эстонцы, и взрослые называли Леселидзе интернациональным. Дети на национальность не смотрели, игры были общими, непонятные слова объясняли и вполне понимали друг друга, умудряясь знать несколько языков и изъясняться на всех.
У бабушки Этери (которая, собственно, не была Маринэ бабушкой) был свой дом на краю посёлка и большой тенистый двор, в котором росли бабушкины любимые гладиолусы и сиренево-лиловые ирисы. И огород был, и виноградник. Во дворе росло алычовое деревце и несколько хурмин (летом хурма ещё зелёная, незрелая, вырастет, когда Маринэ здесь уже не будет, уедет домой, в Москву), грядки с чесноком, луком и зеленью, за домом – виноградник, в котором поднимались по шпалерам виноградные жилистые плети, а внизу, вдоль шпалер, росли помидоры – места хватало всем.
Ещё во дворе был колодец-журавель. Маринэ нравилось доставать из него воду, хотя это было нелегко: в высоком прыжке Маринэ взлетала на колодезный журавель и повисала на нём, сложившись пополам (она умела это делать – вперёд, вжимая колени в лоб и обхватив ладонями стопы, и назад, почти касаясь затылком икр, что было совсем уж невероятным зрелищем для поселковой ребятни).
Для девочки её возраста Маринэ весила непозволительно мало, журавель не хотел поднимать из колодца ведро, а потом не хотел опускаться, но Маринэ не сдавалась и в конце концов научилась. Это была война ласточки с журавлём, как шутила бабушка Этери.
Маринэ по привычке поднималась в половине шестого, к радости Этери, которой «внучка» помогала с огородом. Успевала и грядки выполоть, и гладиолусы полить из садовой лейки, и с подружками поиграть, и накрасить губы зеленой кожурой грецкого ореха (цвет держался несколько дней, хотя губы стягивало и жгло от йода, который был в ореховой шкурке. Но чего не стерпишь ради красоты!)
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Грузинское красное сухое вино.
2
франц.: «Я никогда не выйду на лёд. А если заставите, сломаю второе плечо. Теперь знаю, как это делается»
3
франц.: дурное воспитание
4
итал.: муз. термины, обозначающие максимальную громкость звучания.
5
«сольфеджио» в переводе с итальянского означает пение по нотам.
