Терри Макмиллан - Дела житейские
Одна беда, уж очень потом бабу хочешь. Правда, мысль, что надо тащиться к телефонной будке, звонить какой-нибудь цыпочке и попусту трепаться, отбивает всякое желание. После Полин я выбросил телефон ко всем чертям, чтобы никто ко мне не лез. Иногда мне кажется, что здорово было бы зайти в угловой магазинчик к Мухамеду и сказать ему:
— Дай, дружище, пять банок быстрорастворимых цыпочек.
Порой и в самом деле очень хочется расслабиться. Лень говорить, врать, нести всякую чушь — мечтаешь просто порезвиться от всей души, закурить сигарету и упереться в телевизор. Некоторым бабам это тоже нравится, все зависит от того, сильно ли они хотят тебя. Если да, значит, они давно уже этим не занимались, и им не терпится проверить, так ли хороша эта штука, как им кажется. Я-то мог бы их убедить, что так оно и есть. Но, увы, некоторым бабам такое трахбах-тарарах — и до свидания не подходит. Потому я особо и не выкладываюсь, а то их потом никакой силой не спровадишь.
Вообще-то я, видно, одиночка. Друзей у меня маловато. А уж таких, кому доверять можно, раз-два и обчелся. Ну, Джимми, мой школьный дружок, заскакивает стрельнуть пару долларов. Я в его дела особенно не лезу. Знаю, что Джимми промышляет наркотиками. Кокаином. Зверек он мелкий, хотя считает себя крупным дельцом. Да только это чушь: будь это так, он не стрелял бы у меня деньги, а жил бы себе на одном месте и катал бы на чем-нибудь получше своего „Стаси Адамса". Мне он этой дряни не предлагает, давно знает, что к наркотикам я ни за что не притронусь. Меня от одной мысли о них дрожь пробирает. Так и вижу перед глазами камеру. Мы тогда с Джимми, желторотые сопляки, чуть срок не схлопотали. Сколько нам было? По девятнадцать? Притончик был тот еще. Зелье оказалось покрепче, чем мы думали, а мы в ту пору ни в чем удержу не знали. Считали, что нас ничего не проймет, и еще развлекались с девчонками, которых прихватили с собой. Да если бы не эти девчонки, мы бы, конечно, загнулись. Этот дурила Джимми и по сей день мой закадычный дружок.
В этом доме я общаюсь только с Лаки. Кроме него, в жизни не видел мужика-сиделку. Лаки не такой, как все. Всегда в белом. Работает по ночам в доме для престарелых. Мы с ним в карты играем. В дурака, в покер. Иногда в домино. Лаки — парень что надо. Читает запоем все подряд. Поэтому мы с ним всегда спорим. Его интересует, что там на Ближнем Востоке и в Никарагуа. Будет ли Джесси Джексон баллотироваться в президенты в 1984 году или нет, ну и так далее. Люблю людей, которые шевелят мозгами, читают газеты и знают, что происходит в мире. Одна беда, Лаки жить не может без скачек. Бредит лошадьми. Как с работы придет, так сразу на скачки. На автобусах, поездах, на чем угодно. Не люблю брать у него деньги, но черт побери, кто играет и проигрывает, тот теряет и платит.
— В гробу я все это видал! — говорит обычно Лаки, проиграв в очередной раз.
А я только смеюсь:
— Вруби погромче, парень, и утри сопли.
У Лаки потрясная коллекция пластинок. Серьезно. Я еще поэтому люблю забегать к нему. Берем бутылочку, заказываем китайскую еду, треплемся о том о сем и слушаем Керби Хенкока или Кола Портера. Блеск!
Я у себя врубаю музыку на полную катушку. Я иначе не люблю. Иногда какой-нибудь обормот стучит в дверь и просит:
— Послушай, старина, нельзя ли потише?
Если я пью бурбон или столярничаю, бывает, и отвечаю, а то и мимо ушей пропускаю. Но эта публика ко мне не вяжется. Может, потому, что я под два метра и на сто кило тяну. Кто их знает?
Без музыки я бы спятил. Лучше нее ничего нет. Это уж как пить дать. Она не лезет к тебе в душу со всякими дурацкими вопросами. И ничего не просит, только слушай. А бывают песни будто прямо про тебя. Сайд Эффект. Арефа. Глэдис. Смоуки, ЛТД. Если кто-нибудь из этих соседушек стучит в дверь, я, когда в хорошем настроении и ничем не занят, а переодеваюсь или газету читаю, обычно кричу:
— Вали, приятель!
Они, наверное, меня шизиком считают. Ясно, конечно, что я не подарочек, но такова уж моя натура. Люблю наблюдать, что люди делают, откуда идут. Меня из флота выкинули за мой характер: не умею нормально общаться — ни слушать, ни выполнять приказы. Зачем мне вся эта чушь? Чего ради выпендриваться? Черный и дома досыта навоюется. Когда мне сказали „набор", а это значит армия, я ответил: „Только не для меня". Мне что-нибудь попроще: подлодки, корабли и все прочее. С какой мне стати по приказу белых убивать людей, которые мне ничего плохого не сделали? А белые при этом думают, что облагодетельствовали меня! Мне два года понадобилось, чтобы выбраться из этой передряги.
Семейка моя переполошилась. Будь я белым, меня, верно, лишили бы наследства.
— Ты совсем пропащий, сынок, всегда таким был и будешь, — изрекла моя матушка. — Хоть бы ты провалился и оставил нас в покое.
Сука! А папаша?! Нет слов! Ну просто ничтожество.
— У тебя было бы будущее, сынок, если бы ты правильно себя вел. Главное в этом мире — жить по правилам.
„Как же, держи карман шире. Очень тебе это помогло!" — так и подмывало сказать ему. Несчастный мусорщик — вот его потолок! И чего, главное, взъелись. Меня же не под трибунал отдали, а уволили вчистую. Я даже сейчас могу пользоваться вонючими льготами. Кристин на год старше меня. О ней можно сказать одно: тупица. Глупа как пробка. И как это она умудрилась школу кончить, ума не приложу. Предки души в ней не чают, будто она у них единственный ребенок. А все потому, что она готова целовать землю, по которой они ходят.
— Ты очень злой, Фрэнклин, вот твоя главная беда, — говорит она. — Для тебя все кругом враги, и ты не знаешь, что такое общение и компромиссы. И чего ты такой бешеный?
Да что она обо мне знает? Может, будь я такой светлокожий, как она, я бы тоже не знал ни горя, ни печали. Цвет кожи: вот где собака зарыта. От такого черного, как я, двухметрового верзилы белые шарахаются. И от этого вся жизнь — сплошные проблемы. Это и есть корень всех бед. Кожа!
Мы с Дарлин похожи. Черные в отца, мы всегда ощущали себя гадкими утятами. Так к нам и относились. И до сих пор относятся. Это Кристин живет через улицу от папочки и мамочки в уютной бобровой норке с муженьком и четырьмя ребятишками. Муженек всегда приговаривает: „Папа знает лучше". Проклятый Стейтен-Айленд.
А Дарлин туда же:
— Если бы ты, Фрэнклин, кончил школу, ты играл бы за Никсов. У них тяжелые времена, и ты это знаешь. Тебе и в колледж ходить бы не пришлось. Сразу бы деньгу заколачивал.
