Француаза Бурден - Искушение страстью
– В самом деле? Но я никак не могу закончить грозовое небо… – ответил его собеседник, стоя на ступеньках винтовой лестницы.
Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий и стройный, с длинными пепельными волосами, смягчавшими его ярко-голубые глаза.
– Ты успеешь к выставке? – застыв, спросил Ален.
– Да. А потом, когда картины вернутся из Парижа, можешь считать своей ту, которая понравилась.
– Я не знаю, куда ее деть.
Ответ, казалось, не удивил и не оскорбил Жана-Реми. Он только приветливо спросил:
– Налить тебе выпить?
– Как хочешь.
Жан-Реми пошел к бару в другом конце большой комнаты. Из новенького американского холодильника он достал и откупорил бутылку розового вина.
– Я все лето много работал, даже не замечал, как летят недели.
– Ты жил здесь?
– Если не считать двух недель в Италии, то да. Но свет в Тоскане не красивей нашего.
Он вернулся с двумя стаканами и протянул один Алену.
– Останешься на ночь? – нежно спросил он.
Вместо ответа Ален сделал несколько неторопливых глотков. Вино было ледяным, немного терпким, но очень ароматным – как он любил. Подняв голову, он встретился взглядом с Жаном-Реми, тот смотрел на него не отрываясь.
– Они… – начал Ален.
Он был не способен закончить, улыбнулся извиняющейся улыбкой и замолчал.
– Какие они? – не отставал Жан-Реми. – Надоедливые? Невыносимые? Скучные? Твоя семья вся такая?
– Особенно Шарль, но это неважно. У нас была семейная драма: моя сестра ждет ребенка. А мать все время пыталась отыграть последний акт трагедии!
На этот раз Ален рассмеялся и, допив вино, поставил бокал на круглый столик.
– Я буду очень любить этого ребенка. Я напросился в крестные, если она не приметила кого-то другого. Я очень люблю Мари, хочу, чтобы ты с ней познакомился когда-нибудь.
Рука Жана-Реми легла ему на плечо, и он замолчал. Сразу наступила тишина, она нарушилась, когда Ален сдался и сделал шаг к художнику.
– Я тебя пугаю? – почти шепнул Жан-Реми, прижимая его к себе.
Он знал противоречивую натуру Алена, его бунты и порывы, его неровный характер, который с таким трудом принял. Он также знал, что юноша не боится никого, кроме разве самого себя. Жан-Реми придержал его рукой, почувствовав, что он напряжен и готов убежать. Три года назад художник избегал этого семнадцатилетнего мальчишки, а тот делал все, чтобы попасться ему на глаза. А однажды застал его погруженным в созерцание картин; мальчик был немного смущен, что вошел без приглашения. Во время последующих встреч они ограничивались разговорами об искусстве; он навел справки об Алене, его семье и странной ситуации: мальчик жил один. Для людей вроде Морванов предоставить самому себе одного из наследников в огромном владении казалось немыслимым, но это было так: мальчик не только наслаждался невероятной свободой, но, кажется, даже управлял процветающим хозяйством. Какое-то время Жан-Реми надеялся, что сможет ограничить их общение просто дружбой, потому, что был осторожен, несмотря на сильное влечение. Но Ален был слишком упрям и слишком пылок, чтобы позволить держать себя на расстоянии. У него была огромная потребность в любви, нежности, и ему хотелось разговаривать, слушать, познавать. Таких странных мальчиков Жан-Реми еще не встречал, и он был первый, кто занял такое важное место в его жизни. Разлуки с Аленом превращались в пытку, хотя решение не встречаться во время приездов Морванов было неизбежно. Через несколько месяцев Ален уже достигнет совершеннолетия и все равно продолжит приходить к нему тайно, непредсказуемый и требовательный, иногда агрессивный, иногда робкий.
– Если хочешь, возвращайся в Валлонг, – охотно предложил Жан-Реми.
Он чувствовал, как юноша расслабился и покачал головой.
– Нет… Я долго ждал этого момента, я хочу остаться с тобой до рассвета. Я так решил.
За три года Жан-Реми и думать забыл о том, что их встречи неизбежно приведут к этому. Но некоторые моменты стоили риска, и ему уже не было страшно. Он охотно пожертвовал бы успехами, карьерой художника, социальным положением и даже свободой, лишь бы снова услышать эти слова, заставившие его вздрогнуть: «Я хочу остаться с тобой».
V
Париж, 1954
Шарль сидел за столом и подписывал бумаги, которые подавала склонившаяся над ним Мари. Она заметила несколько седых волосков у него на висках, но это ничуть не уменьшало его привлекательности, скорее, наоборот.
– Уже поздно, тебе пора идти, – надевая на ручку колпачок, сказал он.
Уже полтора года Мари работала с ним, и он всегда был с ней предупредителен. Стоило ему заметить ее усталость или беспокойство из-за детских болезней Сирила, и он тут же отпускал ее домой. Он защищал Мари и ее ребенка, сам того не сознавая, словно пытался оправдаться перед собой за то, что не смог уберечь Юдифь и Бет.
– Сегодня был удачный день, Шарль, – улыбнулась она.
Этим утром неожиданно для многих был оглашен оправдательный приговор его подзащитной в громком процессе. Еще одна блестящая победа Шарля; из Дворца правосудия он вышел в окружении толпы журналистов.
– Ловко ты вчера заморочил голову присяжным… Они совещались несколько часов!
– Заморочил голову? – переспросил он. – Мари, я никого не обманывал, я ни секунды не сомневаюсь, что она невиновна и не заслуживала смертного приговора. Не забывай, все сомнения в пользу осужденного. Мари только пожала плечами: скромность Шарля растрогала ее. Вчера он был так великолепен, что во время его речи в зале суда стояла тишина.
– Пресса расхваливает твое выступление: «виртуозно, необыкновенно, великолепно»!
– Не все так думают, – со скептической гримасой заметил он.
Достав из мусорной корзины газету, Шарль показал ее Мари.
– Читала это? «Если Шарль Морван-Мейер будет и дальше манипулировать присяжными благодаря своему неоспоримому актерскому таланту, то число оправдательных приговоров будет расти не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Вчера в суде присяжных, превратив зал суда в театральные подмостки, велеречивый адвокат склонил чашу правосудия в пользу подсудимой».
Мари расхохоталась, настолько лживыми показались ей эти слова. Вчера, как и все, она слушала его с раскрытым ртом. Слушала, и училась, и, конечно же, любовалась Шарлем: произнося речь, он очень оживлялся. Жестко выстраивая аргументы, обращая внимание на детали, он сеял сомнения. Его речи были образцом безупречной логики. Он подбирал нужную интонацию, без всякой высокопарности, играл на всей гамме чувств. Он пункт за пунктом опровергал обвинение, как будто раскрывая очевидную истину, и все понимали, что именно так произошло на самом деле. Даже самые рьяные противники признавали его редкий ораторский талант. Присутствуя на процессе, Мари не переставала восхищаться Шарлем. Она не смела сравнивать себя с ним, хотя изо всех сил старалась стать хорошим адвокатом.
