Лиза Фитц - И обретешь крылья...
В одном углу мы обнаружили особенно пугающий инструмент. Деревянные козлы, с поперечной балкой наверху, поверху которой шли острые гвозди. Осужденный должен был висеть на ней головой вниз, упираясь в эти гвозди подколенными впадинами.
«Часто применявшийся способ пыток для наказания женщин, разбивающих чужие семьи», — значилось на табличке. И дальше: «Они оставались висеть в таком положении до тех пор, пока под тяжестью собственного тела не нанизывались на острия и кровь не начинала стекать по голове, после чего они теряли сознание».
Мы долго не произносили ни слова, чувствуя, что здесь нас окружает что-то странное, непонятное.
Мы еще некоторое время задержались в этом жутком месте, среди извращенного инструментария и рыцарской романтики, и устремились из темницы на свободу, к чистому воздуху, к другим мыслям. Кроваво-красный шар солнца почти совсем уже зашел за крепостную стену, становилось прохладно.
Симон по большей части молчал. Он сделал только пару замечаний о том, что те, прошедшие, времена были безумны. А так, он просто шел рядом со мной и весь был в настоящем. И, как всегда, большой, широкий, теплый, смахивающий на быка. Его способность присутствовать «телесно», излучая чувственность, подогревала меня каждую секунду проводимого вместе времени, побуждала обнимать, прижиматься к нему, брать за руку.
Это было новое для меня чувство, до этого я так или иначе избегала такой «телесности» в отношениях с мужчинами. Другой человек своим постоянным присутствием начинал тяготить меня. Это всегда было проблемой для моих партнеров, а тем самым и для меня.
Прежде всего, это выражалось в частой смене партнеров. С Симоном все было совершенно иначе. Я знала его уже пять месяцев, а тяга к нему все росла.
Мы отправились назад, ближе к выходу, на огромный луг, где уселись под большим деревом. Я откинулась назад и обозревала лежащий под нами город. Бродили последние посетители, на крепость опускались сумерки. Симон сидел рядом и смотрел на меня. И ничего не говорил, кроме того, что любит и нуждается во мне. И смотрел на мое тело. Затем он обнажил мою грудь. А потом я почувствовала его руку под юбкой и страх, пополам с удовольствием, что нас могут увидеть. Я раздвинула ноги и надевала себя на его руку еще, и еще, и еще… Он приник ртом к моим ногам, и я ощутила его губы и язык, ласкающие мои бедра, и выше, выше… На этом лугу, под деревом, я лежала, распластавшись по земле, и чувствовала себя маленькой, похотливой девчонкой в руках своего старого, еще более похотливого отца, который, изнывая от желания, ласкает еще девственный бутон между ног дочери-подростка.
Когда я пришла в себя, то находилась в состоянии, пограничном между сном и бодрствованием. Смутившись, я взглянула на Симона с таким видом, как будто мы вместе таскали яблоки из соседского сада, и мне показалось, что он хорошо знает, о чем я только что фантазировала.
А три дня спустя случилось следующее.
Я сидела дома и работала. Раздался звонок в дверь. Когда я открыла, передо мной стояла жена Симона с моим письмом в руке. Он ведь собирался ей все объяснить, и она должна была быть готовой к разрыву. В своем письме я просила ее о понимании и пыталась объяснить ситуацию, насколько это возможно.
— Я могу пройти? — задиристо вопросила она, немного слишком громко и явно заученно.
— Да, конечно, проходи, — ответила я. — Может быть, чашку кофе?
— Нет, спасибо, — последовал краткий ответ. Она окинула беглым взглядом мою кухню и продолжила:
— Я нашла у себя это письмо, и теперь мне интересно — что, собственно, происходит? — она произнесла это все еще высоким, слегка дрожащим голосом и довольно раздраженно. Она явно еще ничего не знала, совсем ничего.
— Как давно это продолжается?
— Полгода, — ответила я как можно суше. Впрочем, она его законная жена, со всеми вытекающими отсюда правами.
— И как вы планируете жить дальше, ты и Симон? Если можно узнать?..
Я пыталась не выдать своих эмоций.
— Не знаю еще… Он сам должен был поговорить об этом с тобой… — уклонилась я от ответа. В конце концов, это его дела.
— Что между вами?
— Одно-единственное, — решилась я. — Он говорил, что ваше супружество себя исчерпало. И еще он говорил, что любит меня. Это не просто постельные отношения.
— Все ясно, — сказала она. — Так он и должен был говорить. Ведь иначе он, пожалуй, и не заполучил бы тебя, кто знает!.. А наши с ним отношения — чем же они ему стали так плохи?
— А когда вы последний раз вместе спали? — спросила я.
Она беспристрастно принялась раздумывать над моим вопросом.
— Это было… ммм, погоди-ка, дай припомнить… минутку… да — позавчера, нет, два дня назад, в понедельник. А что?
Мне показалось, что мое сердце остановилось. Боже мой, до чего же я была глупа! В день нашей поездки в Бургхаузен!.. У него там, очевидно, разгулялся аппетит, и вот на следующий день он с полным комфортом отодрал свою жену!
Вам знакома картина конца света, который наступит после ядерной войны?..
А он столько раз рассказывал мне сказки о том, что секс ушел из их супружеской жизни. «Мы лежим так далеко друг от друга!» И я, овца, во все это верила! Слепая и глухая из-за опыта своей собственной супружеской жизни, в которой секс действительно умер. А он просто использовал этот мой опыт, чтобы сконструировать свою сказку наиболее правдоподобно! И в этот самый момент, стоя рядом с его маленькой женой, я поняла: на протяжении полугода он кормил меня басней тысячелетней давности, которую все женатые мужчины рассказывают овечкам вроде меня всякий раз, когда хотят залезть на них.
Я не знаю, сколько лифтов тогда в моей душе съехали вниз, но их было так много, как никогда еще в жизни. Все мое большое, цветущее сердце увяло, воздух выпорхнул оттуда вместе с жизнью, и медленно, как проколотый воздушный шарик, оно опустилось куда-то вниз. Его убила ложь.
Когда, через какое время она ушла — я не знаю, что еще было обсуждено и решено, что спрошено, — все было иначе, совершенно иначе. Мечта была разбита; страдание, до сих пор бывшее эфемерным и робко прятавшееся в глубине, стало ощутимым, зримым и нагло ухмылялось мне в лицо.
Мне было плохо, голова шла кругом. Я лежала на своей чересчур большой кровати и не могла даже плакать, ничего не могла, кроме как бессмысленно глядеть в угол и ждать — ждать, когда он позвонит.
Торак наморщил лоб, коротко взглянул на меня и сложил руки. Руки у него были прекрасные, очень нежные, наводившие на мысль о высокой чувствительности, с длинными, изящными пальцами.
— Ну что ж… Классический диалог. Классические страдания.
