Бетти Махмуди - Пленница былой любви

– Бэд! Бэд! – визжала мать.

Девочка отвечала жалобным плачем.

Это унижение длилось довольно долго. Наконец мать схватила дочку за плечо и вытащила из комнаты.

Ханум Шахин и другие женщины тотчас же изменили агрессивные позы. Они смеялись и поздравляли друг друга с успехом, который явно заключался в том, чтобы девочке сделать больно. Я не знала, что там произошло, но могла лишь искренне сочувствовать несчастному ребенку. Я молила Бога, чтобы моя девочка никогда не оказалась в подобной ситуации.

Махтаб прекрасно справилась с собой, зная, что я поблизости. В полдень Муди приехал и отвез нас на такси домой.

На следующее утро, когда я сидела в канцелярии, ханум Шахин привела одну из учительниц.

– Меня зовут Азар, – представилась та, – я немного говорю по-английски.

Она села возле меня, изучая мой недоверчивый взгляд.

– Я знаю, что вы не любите нас, – сказала она, – но нам бы не хотелось, чтобы вы думали о нас плохо. Вам не нравится школа?

– Она грязная, – ответила я. – Я не хочу, чтобы Махтаб посещала ее.

– Нам очень жаль, – объяснила Азар. – Мы весьма сожалеем, что вы чувствуете себя чужой в нашей стране, и хотели бы что-нибудь для вас сделать.

Ханум Шахин стояла возле нас. Мне было интересно, что она поняла. Она произнесла что-то по-персидски, а Азар перевела:

– Директор говорит, что они все очень хотели бы знать английский. Она говорит, что вы могли бы приходить ежедневно и, ожидая Махтаб, обучать их английскому, а они учили бы вас персидскому.

Итак, мои молитвы услышаны! Мы сможем познакомиться.

– Хорошо, – согласилась я.

Мы начали заниматься. У женщин в канцелярии не было работы, если не считать дисциплинарных сеансов время от времени. И по утрам мы учились. В ходе наших занятий я, по крайней мере, начала понимать этих женщин. Отставшие от меня на целое столетие, если речь идет о мышлении и культуре, они все-таки оставались женщинами, которые заботились о детях и хотели их хорошо воспитать тем единственным способом, который знали. Они были заложницами системы образования, которая диктовала, что и как им следует делать, но и здесь появлялись проблески индивидуальности. Общаться было еще очень трудно, но у меня сложилось впечатление, что многие иранцы разочарованы положением в своей стране.

Если говорить о наших личных отношениях, то не могу не признать, что мои новые приятельницы действительно заботились о Махтаб и обо мне: то одна, то другая поднимала на руки и целовала мою дочурку. Ханум Шахин всегда повторяла Махтаб, что она любит ее запах, имея в виду запрещенные здесь духи, какими я чуть-чуть душила ее каждое утро. Когда мы оставались одни, они высказывали неприязнь по отношению к Муди.

Азар была занята своими уроками и не могла уделять мне много времени, но при любой возможности заглядывала в канцелярию.

Я была удивлена, когда узнала, что прежде она была директором этой школы. Это было до революции. При новой власти образованных специалистов с дипломами и опытом работы уволили и заменили политически грамотными и проверенными руководителями. Новые кадры были преимущественно молодыми и менее образованными, но проявляли религиозный фанатизм, что для руководства сейчас стало более важным.

– Вот поэтому и назначили ханум Шахин, – объяснила мне Азар. – Она и вся ее семья очень религиозны. Для этого нужно происходить из семьи фанатиков; здесь невозможно притворяться.

Ханум Шахин была откровенно настроена антиамерикански, но, чем дальше продолжались наши контакты, тем больше она привязывалась ко мне, несмотря на мою национальность.

Однажды после разговора с ханум Шахин Азар сказала:

– Нам на самом деле хотелось бы что-нибудь сделать для вас.

– Хорошо, – ответила я, приняв решение, – позвольте мне только позвонить.

Азар поговорила с ханум Шахин. Та подняла голову и щелкнула языком. Нет. Она пробормотала несколько слов, которые Азар перевела:

– Мы обещали вашему мужу, что не позволим вам выйти из здания или воспользоваться телефоном.

Я поняла, что эти женщины находились так же, как и я, в западне, подвластные законам мужского мира, недовольные, но послушные. Я заглянула им в глаза и обнаружила глубокое сочувствие.

Однажды пополудни в необычный в эту пору года теплый и ясный день Муди неохотно уступил просьбе Махтаб пойти в парк. От парка нас отделяло лишь несколько перекрестков, но Муди сказал, что это далеко.

– Мы можем побыть там только несколько минут, – заявил он.

Я знала, что у него есть более важные дела: почитать газеты, послушать болтовню по радио, подремать в постели.

Когда мы подошли к качелям и горке, Махтаб радостно вскрикнула, увидев светловолосую девочку на вид лет четырех. На ней были шорты и кроссовки, такие же, как Махтаб привезла из Америки.

Неподалеку стояли, по всей видимости, родители девчушки. Мать была молодой интересной женщиной. Из-под ее платка выглядывали светлые локоны. На ней был коричневый жакет с поясом, совершенно непохожий на иранские манто.

– Она – американка, – сказала я Муди.

– Нет, – буркнул он, – она говорит по-немецки.

Махтаб подбежала к горке, чтобы поиграть с девочкой, а я быстро подошла к женщине, не обращая внимания на протесты Муди. Женщина разговаривала с иранцем, но… по-английски!

Я представилась. Муди стоял возле меня.

Женщину звали Юди. Ее муж, иранец по происхождению, был предпринимателем в Нью-Йорке. Он остался там, а Юди привезла двоих детей в Иран, чтобы они увиделись с бабушкой и дедушкой. Уже прошла почти половина их двухнедельного отдыха. Как я завидовала ей! У нее был билет на самолет, паспорт, выездные документы!

Юди представила мне Али, своего деверя. Как только Али узнал, что Муди – врач, он стал рассказывать, что пытается получить визу в Штаты к кардиологам. Юди добавила, что она на следующей неделе летит во Франкфурт, где пойдет в американское посольство, чтобы оформить для него визу. Они заинтересовались, что мог бы посоветовать им ирано-американский врач. Муди в этот момент ощутил себя очень важной персоной, перестал обращать на меня внимание и сконцентрировался на себе.

Девочки оставили горку и отправились на качели. Мы с Юди пошли за ними. Оказавшись вне досягаемости ушей Муди, я решила не терять ни минуты.

– Я здесь заложница, – прошептала я. – Пожалуйста, помогите мне! Я прошу вас пойти в американское посольство во Франкфурте и сказать, что я здесь. Они должны что-нибудь для меня сделать.

Муди и Али медленно приближались. Юди заметила мой взгляд, и мы прошли немного вперед.

– Он не разрешает мне ни с кем разговаривать, – призналась я. – Я здесь как в тюрьме, и у меня нет связи с домом.