Светлана Демидова - У счастья ясные глаза
Вася приободрился и сказал:
– То и говорю, что мы с вашей Соней практически муж и жена. И я, как честный человек, хочу узаконить наши отношения. Короче, я пришел, чтобы, значит… жениться.
– Жениться? – живо вскочила со своего места обычно очень медлительная Сонечка. – А это ты видел? – И она сложила из своих тонких пальчиков удивительной красоты и изящества кукиш.
– Раньше ты другое говорила, – обиженно проговорил Вася, и я сразу стала на его сторону.
– Погодите-погодите! – замахала руками Альбинка. – Я что-то ничего не понимаю.
Я-то, конечно, поняла все сразу, но вам расскажу, как развивались события дальше, потому что вдруг вы не такие догадливые, как я.
– И понимать тут нечего, – продолжил свою обиженную речь Вася. – Соня сама предложила… ну… это… жить, как муж и жена… Сказала, что поженимся. Сказала, что вы не против.
– Как? Как это, как муж и жена? – лепетала Альбинка и переводила взгляд с дочери на живописного Половцева и обратно. – Что значит, я не против?
– Вы не думайте, я и от ребенка не отказался бы, если бы такое несчастье не приключилось, – сказал Вася, и я окончательно прониклась к нему уважением. – Соня мне просто не разрешала приходить к ней в больницу, а так бы я… Вы не думайте! Я в вечерней школе учусь и работаю слесарем механосборочных работ. У меня зарплата неплохая, да и родоки сказали – помогут, если что.
– Что ты тут лепечешь, слесарь механосборочных работ… – И Сонечка присовокупила к «слесарю механосборочных работ» такое приложение через тире, что мы с Альбинкой синхронно покраснели. – Нужен ты мне, как… – Бывший мотылек не договорила, но мы все представили очередное идиоматическое выражение, готовое сорваться с ее, как оказалось, раздвоенного язычка.
У слесаря механосборочных работ была более крепкая нервная система, чем у нас с Альбинкой, и против идиоматических выражений он имел стойкий иммунитет, а потому всего лишь удивился:
– Ты же говорила, что любишь…
– Слушай, Половцев, катись отсюда, а! – подскочила к нему внезапно вдруг окрепшая Сонечка. – Я врала тебе, понимаешь, врала!
– Зачем? – искренне удивился Вася.
– Надо было! Ну какой же ты идиот!!!
– То есть ты врала, что меня любишь?
– У-у-у-у! – прорычала девочка-эльф. – Уйди-и-и-и!!! Видеть тебя не могу!!!
Такое большое количество восклицательных знаков наконец подействовало на Васю, и он, потемнев лицом, поднялся со стула, на который его по приходе усадила вежливая Альбинка.
– Я его урою! – тихо сказал он, и это прозвучало так убедительно, что в комнате сначала повисла замогильная тишина, а потом ее, как ножом, взрезал крик Сонечки:
– Не-е-е-ет! Васька, не вздумай! Не трогай его! Хочешь, буду жить с тобой, как жена… как ты хотел… Только не трогай его!!!
Сонечка повисла на плече слесаря Половцева, преданно заглядывая ему в лицо. Вася досадливо стряхнул ее с себя уже вполне могучей ладонью, как всуе прицепившегося бледного насекомого-богомола, и, гремя своими «железобетонными трубами», выбежал из квартиры. Сонечка в рыданиях забилась на диване. На Альбинку страшно было смотреть.
Общего между Коньковым-младшим и Васей Половцевым не было ничего. Даниил был брюнетом с яркими карими глазами, а Вася – русоголовым и сероглазым. По законам Менделя, ребенок Сонечки и Конькова, скорее всего, должен был бы родиться темненьким в папочку. Ребенок Половцева просто обязан был быть светлоглазым блондином. Это еще хоть как-то можно было бы списать на Сонечку, но она явно боялась, что, кроме масти, ребенок Половцева может получить и вздернутый веселенький носик, которого не было ни у нее, ни у Даниила. Возможно, Коньков этого ничего и не заметил бы, но рисковать Сонечка не хотела и решилась на потраву. А мы с Альбинкой, своевольно вклинившись в ее комбинацию, только подыграли. Она получила возможность все свалить на нас, на неделикатных взрослых дур, которые грязными сапогами прошлись по неокрепшей юношеской психике.
Потом мы узнали, что на той училищной тусовке все действительно здорово напились и даже пробовали курить травку. Немудрено, что Даниил ничего не помнил, вот он и поверил всему, что нагородили ему мы вместе с Сонечкой. Оказалось правдой и то, что она ему и раньше нравилась своей нетрадиционной белокожестью, белоголовостью и нежным серебристым голоском. Девочка-эльф… Вот вам и девочка-эльф!
Но это все мы узнали потом, а после ухода Васи Альбинка потребовала от дочери объяснений. Сонечка рыдала белугой и кричала, что если мать от нее не отстанет со своими идиотскими расспросами, то она перережет себе вены. Я думала, что Альбинка испугается, потому что только что еле-еле выходила дочь после выкидыша и большой кровопотери, но она повела себя совершенно неожиданным для меня образом.
– Режь, – спокойно сказала она. – Папины лезвия лежат в серванте, в коробочке из-под халвы. Они острые. Закаленная сталь. Только имей в виду, тебя похоронят за оградой кладбища, а я никогда не приду на твою могилу.
После этой краткой, но очень выразительной речи Альбинка скрылась от рыдающей дочери в кухне. Я последовала за ней. Мы прикрыли дверь, чтобы не слышать воплей Сонечки, и молча выпили по стопарику дюбаревской водки.
– А Вася ничего, – после довольно продолжительного молчания сказала я. – Симпатичный. А если бы еще и штаны подтянул…
– Да, жаль Васю, – ответила Альбинка.
– А за Сонечку не переживай! Она не станет себе ничего резать, вот увидишь! Она еще не одну комбинацию состряпает, а замуж выйдет не меньше чем за французского посланника. Хотя, может, еще и за Даниила.
– Я ей не дам!
– Неужели расскажешь ему?
– Расскажу!
– Зачем?
– Затем!
Я не удовлетворилась Альбинкиным ответом, но решила больше ее не терзать вопросами и своими замечаниями по поводу и без. Мы еще разик молча выпили, и я поехала домой.
Альбинка сдержала свое обещание, и семейство Коньковых было поставлено в известность обо всем происшедшем. Коньков-младший с дюбаревского подоконника с презрением отвалил, к великой радости их с Сонечкой буйноволосой однокурсницы Кристинки Рябцевой. Сама Сонечка, которой уже больше не имело смысла прикидываться мотыльком и девочкой-эльфом, ничего себе не перерезала, а очень решительно перенесла документы из своего училища в какое-то другое.
Что касается Конькова-старшего, то он, умудренный жизненным опытом, понимал, что мать за дочь не ответчица и что даже на очень хорошей яблоне могут иногда плодиться яблоки с гнильцой. Он продолжал ухаживать за Альбинкой, но она вынести его ухаживаний не смогла. Ей было очень стыдно за дочь, и постоянно видеть в качестве напоминания о ее мерзком поступке лицо Константина Ильича она не хотела.
