Елена Катасонова - Возвращаясь к себе

— Интриги, интриги, — заметил, посмеиваясь, Миша. — Какая ты еще маленькая! Какая счастливая, что можешь звонить маме и что-то выдумывать. — Он поймал непонимающий взгляд Лены. — Счастливая, что у тебя есть мама — главная, что ни говори, защита в жизни. Пока у нас живы мамы, мы надежно защищены.

— От чего?

— От всего. Мама стоит между тобой и всем тяжелым, что может случиться, между тобой и, прости меня, смертью. Не знаю, как объяснить. По-настоящему это понимаешь, когда матери уже нет, когда остаешься один на один с жизнью и смертью. Перед тобой лежит финишная прямая, теперь — перед тобой, и никого — в защите…

Лена смотрела на Мишу испуганно: она и вправду не очень его понимала.

— Извини, — спохватился он. — О таком обычно не говорят, но мне почему-то кажется, что тебе я могу сказать все. И ты мне — тоже. Вот ты рассказала, как поступала в иняз, и мне так стало больно, словно это случилось со мной. А этот твой УНИК без аккредитации… Конечно, еще есть время, но вдруг они обманут тебя, вас всех, и вы останетесь без дипломов?

— Нет, дипломы, конечно, будут, — возразила Лена. — Только не государственные.

— А какой в них тогда прок?

— Какой-то все-таки есть…

— Похолодало… Закрываем дверь на балкон и пьем чай с коньяком, идет?

— С коньяком? Так есть еще и коньяк? А говорил, что не пьяница.

Оба расхохотались. Миша схватил Лену на руки и стал целовать, целовать, закружил, задыхаясь, по комнате, бросил на диван.

— Ну вот, — сказал он потом с показным смущением, потому что втайне был горд своей воспрянувшей мужской силой. — Вот и верь после этого нам, мужикам.

Лена молча улыбалась, губы ее дрожали. Так вот это что такое… В первый раз, кроме острой, мгновенной боли, она ничего не почувствовала, а теперь… Какой взрыв всего ее существа, какое потрясающее освобождение…

— Прости. — Миша заглянул ей в лицо и увидел глаза счастливой женщины. — Я тебе не сделал больно? — осторожно спросил он.

— Нет, — обняла его Лена. — Так, наверное, задумано.

— Кем?

— Природой. Через боль — к счастью. Странно и радостно.

— А почему странно?

— Мы друг друга почти не знаем.

— Еще есть время, — прижал ее к себе Миша. — Узнаем…

Еще… Внезапная тревога кольнула Лену, но спросить она не посмела.

— Ты обещал подарить мне книгу.

— Ах да!

Миша подошел к столу, взял книгу в твердом коричневом переплете, раскрыл, надписал.

— Моя последняя, — сказал он, отдавая книгу Лене. — Написана довольно давно, только все не удавалось издать. Спасибо блаженной памяти перестройке: разрешили издавать за свой счет. Дороговато получилось, но потом я все окупил — помогло Общество книголюбов: продавалась на встречах с читателями.

Лена открыла книгу и прочитала: «Леночке — на память о счастливом дне нашей встречи». И подпись. И дата.

4

С этого осеннего дня вся ее жизнь пошла кувырком. Институт, мама, друзья и подруги — все отошло на второй, третий, десятый план. Самым главным, единственным стал Миша. Недаром, значит, любила она Переделкино: здесь ее поджидало счастье.

Привычное чувство долга заставляло Лену посещать лекции, готовиться к семинарам, даже отвечать на Димины письма, но всем своим существом она была там, у Миши, в просторной и чистой комнате, где ее с нетерпением ждали, где ни разу до сих пор не испытанные ощущения волнами накатывали на нее, где ей говорили слова, от которых кружилась голова и слабели ноги. Слушать их снова и снова, не отрываться от Миши ни на минуту — вот чего страстно хотелось Лене, но она смиренно приняла его предложение: видеться по понедельникам и четвергам. Почему именно в эти дни? Лена не стала спрашивать, закивала послушно и торопливо.

— Ага, очень удобно: у нас как раз нет семинаров.

Бедные семинары! Все теперь сваливалось на них.

— С тех пор как у меня появилась ты, мне так хорошо пишется, — сказал Миша, касаясь пальцами груди Лены, и от этих касаний у нее замерло сердце. — Просто не встаю из-за стола — кроме, конечно, наших с тобой общих дней. Если б ты знала, как я их жду!

— И я, — тихо призналась Лена.

«Жду» — не то слово. Без него было просто невыносимо, особенно по выходным, когда не нужно ехать в университет, в город; Лена по-прежнему считала, что живет за его чертой. «Садись, занимайся», — велела она себе и, гордясь собственной силой воли, усаживалась за стол. Через какое-то время ловила себя на том, что бессмысленно сидит над страницей интереснейшего — и полезного! — повествования и думает о Мише, видит его серые глаза, снисходительную улыбку, слышит слова, заставляющие радоваться и краснеть.

Мама ни о чем не спрашивала, делала вид, что верит регулярным ночевкам у Кати. «Только утром обязательно позвони», — робко радовалась за дочь. «Значит, кто-то у нее появился», — пугалась вежливого голоса в трубке: «Будьте добры, Лену» — это был голос не юноши, но мужчины. Успокаивала себя: «Она тоже ведь взрослая», — а все равно волновалась и жалела Диму.

— Леночка, тебе письмо!

— Положи на стол, — равнодушно отвечала, не выходя из своей комнаты, Лена. — Вечером прочитаю.

«Вечером… Бедный мальчик», — вздыхала Наталья Петровна и оставляла письмо на столе.

В один из таких воскресных пустых вечеров Лена, измученная нетерпеливым ожиданием понедельника, невнимательно и раздраженно прочитав восторженное шестистраничное письмо Димы — он скоро, совсем скоро приедет и они наконец увидятся! — начертала на клочке бумаги короткий ответ.

Дорогой Дима! — писала она. — В первых письмах ты все просил у меня прощения, помнишь? Но только теперь я тебя по-настоящему поняла и могу с чистым сердцем простить. Почему, ты, надеюсь, догадываешься. С недавнего времени я больше не виню ни тебя, ни мою бывшую подругу Таню. И зачем нам, собственно говоря, встречаться? Чтобы вспоминать так называемое былое? Но разве время не наложило на него свою лапу?..

Письмо было жестким, даже, пожалуй, жестоким. Лена страдала и мучилась: эти оговоренные два дня в неделю странным образом унижали ее, хотя из последних сил она старалась не обижаться. Переложив часть ноши на Димины плечи, она успокоилась. «Ведь Миша работает, — подумала утомленно. — Он человек творческий, и если ему хорошо пишется, значит, надо терпеть и ждать».

Она отложила учебник и взяла подаренную ей книгу. Долго откладывала, робея — это же все равно что заглянуть в Мишину душу, — теперь решилась: хоть какое-то с ним общение. Его мысли, его слова и что думает он о жизни… Она читала, закрывшись у себя в комнате, и недоумение, какой-то даже испуг возрастали с каждой прочитанной ею страницей.