Американский принц - Сьерра Симоне
Его поджарое тело склоняется еще ниже к моему, и он кусает меня за плечо, вколачиваясь в меня, словно мы лев с львицей. Эта абсолютно чудесная дикость направляет меня дальше… ну, я не знаю, куда. Это похоже на то место, куда посылает меня Эш с помощью веревок и пояса, но Эмбри трахает меня не так, как бы это делал Эш, хотя мы оба притворяемся, что именно это сейчас происходит. Эш рассчитывает свою жестокость, а Эмбри — нет. Эмбри — раб своих собственных стремлений к жестокости, такой потерянный в себе, каким Эш никогда не сможет быть.
И поэтому я действительно напугана.
Это — то, чего я хочу. Что мне нужно.
Это кажется противоречивым… даже мазохистским, хотя я только однажды пробовала подобное, предпочитая вместо этого более ориентированную на власть динамику подчинения. Но каждый дарящий синяки толчок, каждая жесткая насмешка, которая исходит от человека, которого я люблю, вместо моего потенциального насильника, нейтрализует ужасную реальность того, что произошло. Подтверждает мое согласие и силу, мою способность отдавать свое тело тому, кого я сама выбираю. Каждая крупица боли, сопровождаемая острым ощущением удовольствия — все это мое, все это — мой выбор, мой замысел. И поэтому эта кровать, место, где меня могли изнасиловать, теперь является местом, где мне возвращают право выбора. Подтверждение и уверенность в том, что у меня все еще есть власть в том сексе, которого я жажду, что я все еще могу наслаждаться им.
После укуса на плече появляется укус на шее, горячий рот у моего уха шепчет:
— Твой муж имеет тебя точно также? — насмехается Эмбри, и я дрожу от гнева и ревности в его голосе.
Я сказала ему, чтобы он был Мелвасом, притворяясь человеком, который глубоко и ужасно ревнует к Эшу, но это не похоже на притворный гнев. Он кажется реальным. И мое тело трепещет, испытывая благоговейный восторг от всего происходящего.
— Да, — отвечаю я. Я подстрекаю его, я знаю, что делаю это, но его одержимость и ревность вызывают настолько сильное привыкание, что я хочу большего, хочу, чтобы он раздавил меня этим. — Я позволяю ему иметь меня так, как ему захочется.
Сильные руки переворачивают меня на бок, а Эмбри стоит на коленях, снова проскальзывая в меня своими резкими дикими толчками. Пальцами одной руки он впивается в мое бедро, а другой — в бок.
— Смотри на меня, — грубо говорит Эмбри. — Смотри на меня, пока я трахаю твою киску.
Трахает не меня. Трахает мою киску. Это такая садистская, злобно построенная фраза, словно я неважна, словно я ничего для него не значу. С этим открытием от похоти сгибаются пальцы моих ног.
— Ты болен, — говорю я, но в моем голосе нет тепла. Или, скорее, он пропитан теплом другого, неправильного рода. Его рука опускается вниз и сжимает мой набухший клитор, и каждая моя вена и каждая клеточка моего тела загораются, как салют на день независимости.
Я стону.
Он одаривает меня хладнокровной улыбкой.
— Нет, дорогая. Ты больна.
— Да, — едва ли удивленно говорю я. — Я знаю, что я больна.
Его рука все еще находится на моем клиторе, сильнее его массируя.
— Мы оба больны.
Не знаю, почему, но говорю это:
— Вот почему он нас любит.
Мы оба знаем, о ком я говорю. Бедра Эмбри замирают, как и его умелые пальцы, и на мгновение мы просто смотрим друг на друга в лунном свете, потные и сплетенные в нашей имитации изнасилования, мысль об Эше — словно призрак в комнате. И в тот момент я понимаю, что у нас с Эмбри есть что-то, что Эш никогда не может иметь ни с одним из нас… это, конечно же, возможность испытать на себе его любовь. Мы с Эмбри разделяем секретный путь, тайное знание, и причина этого — Эш, но это существует и вне его. Это живое существо, которое связывает вместе нас с Эмбри, оживляется любыми странностями и тупиками в наших сознаниях, делает нас извращенными, странными любовниками, которыми мы сейчас являемся.
Голова Эмбри падает, его зубы вонзаются в его нижнюю губу, и мне интересно, в какие лабиринты памяти я его отправила, какие воспоминания и какие слова, вызваны сейчас его воображением. А я вспоминаю того красивого князя, который очаровал меня в Чикаго своими туфлями на толстой подошве и беспечно дорогим пиджаком, который трахал меня так, словно от этого зависела его жизнь.
Но прямо сейчас я не хочу принца, я хочу монстра.
— Вернись, Эмбри, — молю я. — Мне это нужно.
Ему не нужно меня спрашивать о том, что я имею в виду. Он надавливает на мое бедро, сдвигая вместе мои ноги, таким образом, сжимая влагалище, чтобы я теснее охватила его член. Его пальцы снова находят мой клитор, и не ласково его теребят, а трут, сдавливая его как раз с такой силой, которая мне нужна, чтобы кончить. Лунный свет льется на высеченные линии его торса, на напряженные мышцы его живота, на грудь и на плечи, на напряженные мышцы его бедер. Он светлый мрамор в серебряном свете — полные губы, высокие скулы, прямой нос, изящный изгиб ключицы. Тьма собирается во впадине его горла, словно вино.
«Я все еще думаю, что он прекрасен в лунном свете», — однажды сказал мне Эш, и сейчас я это вижу. Возможно, все выглядят лучше в лунном свете, но только Эмбри может выглядеть так, словно декадентский принц, оставшийся наедине со своим сожалением и печалью после того, как погасили свечи. Словно древняя статуя, со сколами и трещинами, все еще представляющая собой воплощение мужской красоты. Только у Эмбри все сколы и трещины находятся на внутренней стороне, их можно увидеть только в ледяной вспышке этих голубых глаз, в горьком изгибе его губ, когда он думает, что никто на него не смотрит.
Острый оргазм поднимается по основанию моего позвоночника, и я могу сказать, что Эмбри тоже близко, его движения становятся резкими, а дыхание прерывистым.
— Больше, — умоляю я, не понимая, что имею в виду, потому что я имею в виду все: сильнее, глубже, быстрее и злее.
И Эмбри знает. Он как-то догадывается, боль и извращение, которые мы разделяем, имеют свой собственный язык. Он снова переворачивает меня на живот, действуя грубо и небрежно: ставит на колени, вонзается в плоть пальцами, бедрами сжимает мои бедра.
Он снова толкается в меня, из-за моих связанных ног внутри меня так узко,
