Елена - Гоар Карлосовна Маркосян-Каспер
Конечно, к поведению эстонцев можно было придраться. Но и понять его. Женщина, которая выходит замуж по любви, мечтает быть девственницей, особенно если ее перед тем изнасиловали. Расторгнув заключенный с советской властью по принуждению брак, эстонцы возмечтали о девственности и решили сделать вид, что брака не было.
Сознание Елены раздирали две противоположные мотивации. С одной стороны, она корпела над учебниками и словарями, пытаясь вбить в свою не первой свежести память бесчисленные и бессистемные падежные окончания и прочие премудрости, ибо, отбросив эмоции и амбиции, вынуждена была согласиться с упомянутой выше формулой. С другой, эмоции и амбиции, будучи выброшены за дверь, лезли в окно, пусть и наглухо закрытое и заклеенное в силу местных климатических условий бумагой, лезли и каким-то образом пролезали, видимо, находили микроскопические щели, и Елене начинало казаться нелепостью положение, когда она, специалист экстра-класса (вслух она этого не сказала б, но себе…), вместо того, чтоб делать свое дело, должна зубрить язык, без которого прекрасно можно обойтись даже в объяснениях с эстонцами, не говоря о полумиллионе русских. И периодически она с треском захлопывала книги и зубрить переставала.
Однако у читателя может возникнуть законный вопрос: на каком языке общались между собой наши супруги, а они общались, и весьма интенсивно, делясь друг с другом не только повседневными заботами, но и воззрениями, мнениями, впечатлениями и тому подобное, исповедуясь в прошлом – Олев более откровенно, Елена, как всякая женщина, скупо и не очень охотно – и строя планы на будущее. Так на каком языке? Ответим прямо: не на английском. Разумеется, то, что Олев на языке Билла Гейтса (благодаря которому филологическое изнасилование человечества стало принимать характер добровольного выбора) объяснялся кое-как, а Елена знала слов десять (тем более, что компьютера в качестве стимула к заучиванию второго десятка у нее не было), вряд ли могло служить помехой к обмену мыслями именно на этом наречии, общались же по-английски гордые президенты трех прибалтийских государств, собираясь на свои саммиты, но Олев, не будучи совершенно лишенным эстонского патриотизма, все же не заходил в нем настолько далеко, чтобы принципиально игнорировать «язык межнационального общения», а что касается Елены, то она не только относилась к недавно детерминированной категории русскоязычных, но и ощущала себя космополиткой, во всяком случае, в глубине души.
Олев говорил по-русски не слишком бегло, лишь немногим лучше, чем подавляющее большинство эстонцев, а большинство эстонцев, в отличие от большинства армян, переходивших на русский охотно и с готовностью, старалось языком «оккупантов» не пользоваться, а коли выпадала такая ситуация, что иного выхода не оказывалось, отнюдь не демонстрировало образцов высокого стиля или хотя бы более-менее свободной речи. Конечно, дело вряд ли было в неспособности выучить язык, который полвека преподавали в школах, а, скорее, в своего рода внутреннем саботаже (реакция сродни породившей забавную языковую новацию «оккупационный рубль», как почти официально именовали в Эстонии советскую валюту в позднегорбачевский период). И уж никак не в неприязни к иностранным языкам вообще, стоило посмотреть, в каком темпе, можно сказать, сломя голову, вокруг учили английский. Впрочем, правильнее будет назвать его американским, не имея в виду деформации, которым подвергается рафинированный язык европейцев за океаном, а просто потому, что учат язык американцев, не более и не менее. Вы ведь понимаете, читатель, что Эстония, как и освободившаяся от советского присутствия Восточная Европа, как и все новоявленные постсоветские государства, не исключая саму Россию тех времен милой горячности и неожиданной наивности, была б рада-радешенька лечь под мускулистого дядю в звездах и полосах и с долларами в кармане. Конечно, американцы это вам не русские, против них не надо сражаться безмолвно, но упорно, отстаивая свою культуру, американцы ни на что не посягают, а просто опекают, потому что добрые, и щедрые, и… И надо иметь очень богатую фантазию, чтобы представить себе будущее европейской культуры в виде, например, поверженной лицом в грязь Венеры Милосской, по мраморному телу которой бегают, помахивая хвостиками, мерзкие маленькие микки-маусы…
Но мы опять увлеклись. Итак, Олев владел русским не в совершенстве, но достаточно для того, чтоб объясняться Елене в любви или относительно внятно излагать ей же свое понимание киноискусства, так что в семейной жизни они обходились без эстонского, правда, свекровь время от времени делала попытки с места в карьер перейти с невесткой на тот язык, на каком надлежало общаться в добропорядочном эстонском доме (видимо, она полагала, руководствуясь модным термином «погружение», что с речью, как с плаванием, кто не утонет, тот поплывет, и всячески сталкивала Елену с лодки), но Елена отвечала ей молчанием, а свекровь тишины не выносила, днем в ее комнате беспрерывно гундосило радио, вечерами бормотал телевизор, и однако механическое это говорение для нее было лишь фоном, на который она налагала звуковой узор своих жалоб, воспоминаний и критических замечаний в адрес всех и вся. Словом, в быту у Елены языковых проблем не возникало, и все-таки само существование «закона о языке», этого дамоклова меча, выкованного и отточенного эстонским Дионисием в лице парламента (или парламентов, поскольку заточка меча продолжалась), отравляло ей жизнь.
Правда, вначале ее терзания носили теоретический характер, однако в скором будущем им предстояло обрести форму практическую. Еще какое-то время Елену никто не трогал, и она продолжала тихо посещать свой пустующий кооператив и ездить в маленькие городки в качестве целительницы, так прошли зима и весна, настало лето (чтоб не путать читателя, мы будем придерживаться общепринятых наименований сезонов), и грянула денежная реформа. В одночасье все накопления были упразднены, ликвидированы как явление, и полтора миллиона жителей страны начали со стартовой черты бодрый бег к лучшему будущему. В их числе и Елена с Олевом. Но попасть в лидирующую группу им суждено не было.
Начать с того, что Олев, как уже говорилось, решил заняться искусством. Упрекнуть его было не в чем, напротив, Елена, которая, если вы помните, некогда мечтала стать женой гения, могла лишь поощрять его намерения влиться в ряды таковых, в конце концов, какая разница, выйти замуж за гения или поддержать уже имеющегося мужа в честолюбивом намерении стать или даже оказаться гением, пусть и местного
