Это лишь игра - 2 - Елена Шолохова
— Боже… — охаю я. — Значит, твой отец невиновен?
Герман, усмехнувшись, качает головой.
— Ну нет, Леночка, невиновен — это точно не про моего отца. Конечно же, за ним немало грешков. Просто в его случае всё это следствие… оно никакого отношения не имеет к закону, к поиску правды или какой-то справедливости. Это сплошная фальсификация и фарс. Там до абсурда доходит, настолько все факты перекручены и подтасованы. И всё это делается так грубо, топорно и нагло.
— Но это же все можно доказать в суде или опровергнуть, не знаю…
Герман вместо ответа бросает на меня снисходительный взгляд.
— Но на что тогда суд?
— Чтобы соблюсти формальность. Тут и невиновных сажают, что уж про отца говорить.
— Но зачем эту губернатору?
Герман пожимает плечами.
— Сводит давние счеты. Отец когда-то перешел дорогу Леонтьеву, тот теперь отыгрывается за прошлые обиды. А прокурор области… если не друг ему, то, по крайней мере, единомышленник. Так что отца прихватили крепко.
— А что адвокаты говорят? У вас же наверняка лучшие адвокаты.
— Адвокаты ищут компромисс.
— А ты…
— А я — компромат, — смеется Герман. Но затем резко становится серьезным и добавляет: — Вика — дочь Леонтьева.
Да, я слышала от девушек в «Маяке», что невеста — дочь губернатора. Просто не знала про всё остальное. И теперь начинаю догадываться, почему Герман решил на ней жениться. И почему он с ней так холоден. И мне от этих догадок делается не по себе. Какую жестокую игру он затеял! Как это бездушно и цинично! Кем бы она ни была, но она же — человек. А Герман с ней просто как с вещью… чтобы только цели своей добиться.
Наверное, все эти эмоции тут же отражаются у меня в лице, потому что Герман, посмотрев на меня, говорит с горькой усмешкой:
— Я же говорил — тебе это не понравится. Да я и сам не в восторге… В смысле, я, конечно, жалею, что втянул Вику, то есть… что воспользовался ею. А теперь — так тем более. Но тогда это был вынужденный шаг. Иначе отец до сих пор так бы и сидел в СИЗО.
— Я не осуждаю тебя, — немного вру я.
На самом деле мне такое действительно не нравится. Да вообще претит. Но я пытаюсь в себе это задавить. Потому что ну кто я такая, чтобы осуждать его? Он спасал родного отца, как раньше, между прочим, спас и меня. Может, и правда у Германа не нашлось другого выхода, чтобы его вызволить. А я… я в его ситуации не была, так что не мне и судить.
— Врать ты, Леночка, совсем не умеешь, — приподнимает бровь Герман.
— Когда свадьба? — спрашиваю я, а у самой сердце болезненно сжимается.
— Свадьбы не будет, если ты про Вику. Или ты не про Вику? — спрашивает он с улыбкой.
— Про нее, — краснею я.
— Я с ней расстанусь.
— Бросишь ее? А как же… как тогда твой отец? У него же суд еще впереди? Если ты бросишь ее, то этот… Леонтьев… он же еще больше обозлится. Разве нет?
— Конечно, будет зол. Но не очень искренне. На самом деле он только обрадуется. Я ему там как кость в горле. Наша помолвка связывает его по рукам и ногам.
— Так ведь если ты ее бросишь, он снова возьмется за твоего отца…
— Разумеется. Еще как возьмется. Но сейчас ситуация немного другая. Тогда я о нем совсем ничего не знал. Не мог даже подобраться к нему. И за отца боялся. Не мог ждать.
— А сейчас что? Что ты решил?
— А сейчас я решил быть с тобой, — беспечно улыбается Герман.
Понятно, он просто не хочет мне ничего рассказывать, вот и сбивает с мысли. Но я ведь тревожусь за него, очень тревожусь!
— Это же очень серьезно, Герман. Сейчас ты остановил его… или, как ты говоришь, связал по рукам и ногам вашей помолвкой. Но как ты его остановишь потом, когда у него будут эти самые руки развязаны?
— У всех есть слабые места, и у него — тоже, — обтекаемо отвечает он.
— Ну да. Как же я забыла твою излюбленную фразу. А у тебя, интересно, тоже есть слабое место?
— Увы, есть, — улыбается он той своей улыбкой, от которой горячей волной приливает к щекам смущение.
— Неужели? И какое же, если не секрет? — за этими вопросами я пытаюсь скрыть свое волнение. Но, как всегда, безуспешно.
— Ты, Леночка, ты — мое слабое место.
Герман с улыбкой наблюдает, как я рдею. Почему-то при нем я чувствую себя так, будто и не повзрослела вовсе. Будто все еще глупенькая, влюбленная школьница.
А потом улыбка его медленно сходит. Он пристально, неотрывно смотрит мне прямо в глаза, затем подносит мою руку к лицу и прижимается к ней губами. Целует пальцы, неспешно, каждый по очереди, не сводя при этом взгляда. Меня начинает лихорадить. И сердце выписывает мертвые петли: то падает кубарем вниз, то подскакивает к горлу.
— Я тебя больше не отпущу… — шепчет он. — Мы больше не расстанемся… Ты — моя… моя единственная…
В груди щемит до боли. Я, что есть силы, креплюсь, но внутри, во мне, словно что-то ломается. И вот уже я беззвучно плачу.
— Нет, Герман, нет… — Качаю головой, глотая слезы. — Мы не будем с тобой… не сможем быть вместе… мы не можем…
— Не плачь, ну что ты? Конечно, можем и будем.
— Ты всего не знаешь…
— Я знаю, что люблю тебя. И знаю, что ты меня любишь… С Викой я расстанусь, как только увижу ее.
— Но я не свободна! — вырывается у меня полустон-полувсхлип.
— Да, да, муж, который и не муж… Лен, я понимаю, что это тяжело морально, особенно для тебя, бросить человека. Но кому ты делаешь лучше, оставаясь с тем, кого не любишь? Кому нужна эта бессмысленная жертва?
— Я не могу оставить Антона, не могу.
— Почему? — искренне не понимает он.
— Это подло…
— А жить в притворстве и фальши — это благородно? Ведь ты вряд ли ему скажешь, что любишь другого… Леночка, пойми, невозможно быть для всех хорошей, да и не нужно…
— Прости меня…
— Ну, хочешь я сам поговорю с твоим Антоном? Если тебе тяжело. Нормально поговорю, объясню ему всё…
— Нет, нет, — отметаю я поспешно его предложение. — Герман, пожалуйста, прекрати… Нам не надо видеться…
— Лена, да что с тобой? Нет, я бы еще понял тебя, будь вы
