Жена Эмиля. Наследник для Зверя (СИ) - Мария Устинова
Надо мной нависло взволнованное лицо мужа.
– Я клянусь… Это подделка. Маленькая моя, тебе специально пытались навредить. Потом мы обо всем поговорим, а сейчас, прошу… думай о ребенке. Успокойся, ладно?
Я не ответила – очень стало больно, даже дыхание перехватило.
– Маленькая, – застонал он, видя, как я корчусь.
Испуган. Даже потрясен. Мужчины такие смешные, не верят, что может случиться плохое из-за их косяков. Верят в собственную непогрешимость, пока не получат удар судьбы прямо в нос. Только тогда признают ошибку, и то с трудом. А это жестокий мир, он ошибок не прощает. И как всегда за ошибки Эмиля платить мне.
Но если потеряю малыша, мне второй раз душу порвут и некому будет собрать ее и сложить заново. Я его не прощу, он не будет этого прощения стоить…
Скорая прилетела быстро.
Эмиль вызвал машину из частной клиники. Меня погрузили в салон, я лежала с закрытыми глазами, пока вокруг суетились врач и медсестра, и слушала, как он пытает водителя, куда меня повезут. Тот назвал адрес, вдоль борта мелькнула тень – Эмиль побежал к джипу. Хорошо, что не поедет со мной. Не хочу его видеть. Ненавижу…
Я прислушивалась к напряженному, болезненному животу и сильнее всего меня пугала мертвая тишина.
– Мне больно, – выдавила я. – Что происходит, я его теряю, да? Ребенок не двигается…
Медсестра заворковала что-то успокаивающее, а врач прижала к животу ручной доплер. Салон наполнил быстрый звук сердца.
– Все хорошо. Слышите, сердечко бьется? Не волнуйтесь, через несколько минут вы будете в больнице.
Я выдохнула сквозь слезы. Мне что-то вкололи, померили давление. Головокружение стало сильнее, я расслабилась и закрыла глаза. Машина мягко тронулась, где-то позади ехал Эмиль, но я его не ощущала и о нем не думала. Отчуждение… Ты вдруг теряешь все чувства, что связывают тебя с человеком. Мной овладело острое и горькое чувство одиночества, словно я осталась одна с малышом.
Глава 24
Палата была оборудована по последнему слову техники.
После УЗИ на живот надели манжету, отслеживающую сердцебиение плода. Со мной обращались осторожно, но как с вещью, мгновенно распознав в Эмиле моего хозяина. Он оформил документы, разговаривали тоже с ним. Я только наблюдала за суетой: улыбчивая медсестра взяла кровь из вены, рядом с кроватью поставила электронную капельницу и присоединила катетер к запястью.
– Скоро подойдет врач, – когда она выходила, через открытую дверь долетели голоса.
Эмиль перехватил дверь и вошел в палату. Безжалостный свет дневных ламп осветил его сверху, каждую морщинку выделил и седой волосок, мгновенно накинув лет десять.
– Маленькая, – муж сел на кровать, тихий голос обволакивал, утешал. – Кризис позади, но придется остаться в больнице. Ни о чем не беспокойся. Полежишь, отдохнешь…
Я опустила уставшие веки. В глаза словно песка насыпали: больно от света, больно от кроткого лица Эмиля. Успокоившийся живот холмиком топорщился под белоснежной простыней, от которой пахло больницей. Пусть оставят на сохранении, лишь бы Эмиля не видеть. Главное, с ребенком все хорошо...
– Дина… Прости. Я виноват перед тобой.
Эмиль наклонился, широкими ладонями примял к вискам волосы и поцеловал в лоб. Какие холодные губы… Я заметила, что правая рука, когда он обхватил поручень кровати, трясется. В глаза бросилось обручальное кольцо. Предатель... Человек, причинивший мне невыносимую боль.
– Я докажу, что ничего не было, – сильный голос шел из глубины груди. – Слышишь? А тех, кто это сделал, на куски порву, я тебе клянусь. Бестужев? Воронцов? Кто прислал, Дина?
У него глаза, как два куска льда. За мою неготовность прощать он отыграется на врагах. Думает, я растаю, если мне подадут на блюде голову Жанны? Не сомневаюсь, он докажет, что фото мне померещились – Эмиль отлично умеет убеждать. Но интерьер и то, как мой муж грубо и пошло тискал своих шлюх – такое не подделаешь. Он в тот вечер выпил, расслабился, и не знал, что его снимают.
Уходи… Ты мне противен.
– Ладно, сам разберусь. Тебе нельзя нервничать… Не говори. Спи, маленькая.
Он горячо поцеловал ладонь и, не прощаясь, направился к двери. Энергичный, деловой – меня впервые это раздражало. Уложил жену в больницу и рвется в бой. Он ведь только вышел, нужно многое наверстать, а как же.
– Не приходи, – прошептала я. – Больше не приходи ко мне.
Женщина может многое простить, иногда даже жестокие вещи. Но не своих детей. Эмиль постоял на пороге, глядя на меня больными глазами, и молча вышел.
Я перевернулась на бок и съежилась, словно пустая оболочка. Словно то, что меня наполняло и делало живой, ушло вместе с ним. Я ведь всегда о большой любви мечтала. О всепрощающей, настоящей – о какой в книгах пишут, понятия не имея, какая это жертва и страдание.
Следующие три недели я провела, не вставая.
Эмиль не приходил, но на столике у окна каждое утро сменяли друг друга букеты. Пионы, розы... Однажды появились черные каллы. Я знаю, что на солнце мясистые лепестки отливают бордовым, но было пасмурно. Смотрела на черный букет на фоне дождливого окна и думала, что и любовь у нас такая же. Прекрасная и страшная, как эти цветы или камень в кольце, что ношу.
Пока Эмиль был в тюрьме, казалось, стоит ему выйти – все наладится. Я научилась быть одна, справляться с эмоциями. Но страх за малыша сбросил Эмиля с внутреннего пьедестала, когда я увидела кровь на ноге.
О будущем я старалась не думать. О том, что буду делать после выписки, тоже. Я не хочу возвращаться в дом, где остались эти воспоминания и вкус разбитого сердца.
Он меня не отпустит, знаю. Я не только его возлюбленная, я мать его ребенка. На дверях стояла охрана Эмиля и у меня не было связи с миром. В ловушке. Одна. От врача я узнала, что Эмиль заключил контракт на роды и рожать я буду здесь. О выписке речи не шло и постепенно стало ясно, что муж намерен оставить меня до родов в больнице. Вернулся к старым приемам. Жена под присмотром, а у него полная свобода действий. Из-за ребенка я с этим смирилась: что ж, хочет держать меня на цепи – пусть. Пока еще может.
Когда мне разрешили вставать, первым делом я подошла к окну. Там кружили
