Выкупи меня - Яся Белая
Глеб усмехается, притом невесело.
— Нарисовала себе ужасы? — говорит он. — Вы, девочки, это умеете. Но на самом деле, Ника, тебе придётся смириться с тем, что таким образом я спасал Вадима.
— Спасал, убив? — ёжусь я.
Даже произносить такое неприятно. Холодом дерёт по позвоночнику. Я ощущаю благодарность за горячие поцелуи и жаркие объятия, которые есть у меня сейчас.
— Выслушай сначала, — Глеб садится в кресло напротив, — а потом будешь казнить или миловать. Договорились?
И рассказывает.
Оказывается, почти с самого начала, когда мы с Вадимом только готовили наш побег, Темников заметил странную активность. Какие-то люди — мрачные типы — следили и за мной и за Вадимом. Но поскольку рядом со мной всегда была Алёна и люди Ресовского, то за мной следили менее внимательно. За Вадимом, который ничего и вовсе не подозревал, тщательнее.
— Но зачем? — прерываю я. — И кто они вообще такие?
— Не поверишь — я задавал себе те же вопросы. И это притом, что я — умею копать. Однако хорошо копать, когда ты хотя бы примерно знаешь направление. Предполагаешь цели. А тут — я терялся в догадках. Рабочей версией выбрал месть. Мелкий не раз ставил системы слежения богатеньким — кто-то пас своего мужа, кто-то вычислял жену. В любом случае, если информация вдруг выплыла наружу, сторона, за которой следили, могла серьёзно обидеться. Туда и начал рыть. Благо, богатых клиентов у Вадьки оказалось не так уж много.
Дальше идёт скучная сухая информация — проверки, поиски, сбор и сортировка…
— Всё это немилосердно жрало время, — тоскливо признаётся Глеб. — И уводило по ложному следу. О том, как я ошибся, понял лишь, когда увидел тебя на пожарной лестнице.
— Почему понял? — недоумеваю я.
— Потому что заметил снайпера на крыше. И он целился в Вадьку, но не стрелял, хотя возможностей — масса. Мелкий, олух, как на ладони. Мужик чего-то ждал. Или кого-то. Чьей-то отмашки. Но рассуждать уже было некогда. Я несся, как угорелый. Мне не хотелось, чтобы мелкого подстрелили. И ещё я понял — никто из его клиентов на такое бы не пошёл. Максимум — они бы наняли отморозков, чтобы Вадьку отделали. Но убивать… Нет, тут был кто-то более борзый и более ненаказуемый…
Рыпаюсь, хочу обернуться, чтобы заглянуть в глаза Аристарху. Чтобы понять — это всё ещё игра? Или правда? Но мне не позволяют повернуться.
Удерживает крепко, покусывает шею, мешая вертеть ей. Всё, что я могу, смотреть прямо перед собой — на Глеба.
— Но размышлять и анализировать снова было некогда. Я вырубил того гада, и в этот момент — мигнул сигал. Старомодный. Зеркальцем. То была отмашка на устранение. Счёт шёл на секунды. Но их хватило, чтобы понять — если выстрел сейчас не прозвучит, то, скорее всего, задействуют план «Б». И тогда я точно не смогу спасти его…
— Я по-прежнему не понимаю — что это за спасение. Ты ведь всё-таки выстрелил. Вадим упал. Я сама видела дырку у него во лбу. И кровь… Вокруг всё ею залило. У меня платье пропиталось насквозь.
Вспоминанию, и меня снова передёргивает. А ещё обдаёт холодом и запахом тёплой крови — тошнотворным.
Аристарх, чутко уловив изменение моего настроения, шепчет на ухо:
— Тссс… Тихо-тихо, Сахарок. Успокойся. — И гладит по спине, по волосам, как маленькую.
— При попадании в голову выживают всего три процента пострадавших. Имеется в виду — полноценная жизнь, а не существование безмозглым овощем. Но если пуля пройдёт по касательной, серьёзно не повредив мозговые центры, то шансов становится намного больше и процент выживаемости выше, — всё это Глеб произносит совершенно ровным, безэмоциональным тоном, будто зачитывает страницу учебника. Но в определённый момент — ломается: судорожно сглатывает, сжимает кулаки. — В общем, у меня получилось. В больнице мелкий. И врачи даже дают неплохие прогнозы.
У меня словно тяжеленая плита с плеч падает. Дышать становится легче, а слёзы текут по щекам самопроизвольно. Мне хочется броситься Глебу на шею и бесконечно благодарить. Но меня, конечно же, не пустят.
Размазываю слёзы, пытаюсь собрать мысли в кучу и выстроить их в логическую цепочку. Мне нужно завершить картину, найти последний пазл.
— Но ты выяснил, что им было нужно? Зачем они стреляли в Вадима?
— Ни что, а кто, — говорит Глеб, не сводя с меня своего взгляда-скальпеля. — Ты, Ника.
— Но зачем? — недоумеваю я.
— А вот это ты нам сейчас и объяснишь, Сахарок… — раздаётся над ухом, а у меня внутри всё обрывается и летит в пропасть… И тяжесть наваливается вновь.
Рвусь, хочу уйти, скрыться, выплакаться. Если мне не верят, если думают обо мне плохо — объяснять бесполезно.
Но всё мои попытки вновь оказываются тщетными. Наши силы слишком неравны. Я лишь бьюсь раненной птицей в силках.
— Ну вот, опять мокрота, — Аристарх почти воркует и бережно вытирает мои слёзы. — Успокойся. Соберись и расскажи.
Мотаю головой:
— Но я ничего не знаю.
Глеб осторожно касается руки, и я почти ощущаю, как у меня за спиной на этот жест ревниво щерится муж.
— Ника, мы на твоей стороне. Доверься нам.
— Да, Сахарок, — Аристарх кладёт большую ладонь мне на шею, туда, где пульсирует жилка, прячет лицо в волосах, — мы хотим спасти тебя. А для этого нужно знать всё. Всю правду, какой бы болезненной она не была.
— Ника, — уговаривает, как маленькую, Глеб, — подумай, кто мог хотеть тебе зла? Кто знал о ваших с Вадимом отношениях? Знал, как он для тебя дорог?
Аристарх напрягается, сильнее стискивая меня. Добирается до уха, прикусывает мочку. Отводит пряди, приникает к шее. Будто клеймит, впечатывает: моя! не отдам! даже не думай!
Я чувствую, что его потряхивает от ревности. Должно быть, не очень приятно слышать, что мне был дорог другой мужчина.
Был?.. Ну вот, уже думаю о Вадиме в прошедшем времени. А об Аристархе? О нём думать не надо. Вот оно — моё настоящее: ревнивое, собственническое, сумасшедшее. Жадно тискающее меня. Тёплое. Моё.
Что?.. Я считаю его своим? И почему-то знаю наверняка — он будет не против.
